31 ДЕКАБРЯ(сказка для повзрослевших детей)
К ВОПРОСУ О СУЩЕСТВОВАНИИ СЧАСТЛИВОГО ГОРОДА Однажды в редакцию некой газеты (скажем, к примеру, областной, Гатчинской) пришел человек и рассказал о том, что он познакомился с молодым писателем, который провел несколько дней в легендарном Счастливом Городе. В редакции, разумеется, не очень-то поверили рассказам посетителя — легенда о Счастливом Городе существовала так давно, что даже самый старый сотрудник редакции уже не помнил точно, когда она зародилась. Легенда была как легенда, ничем не лучше, да, в общем, и не хуже других легенд: все города на свете были по-своему несчастливы — один был чересчур большим, другой чересчур маленьким, один был слишком близок к морю, другой не в меру от него далек. Видимо, по этой причине и возникали время от времени разговоры о том, что на свете существуют города (возможно, засекреченные!), где не увидишь ни одного нахмуренного лица, ни одних плачущих глаз. Где жители с утра до вечера веселятся и празднуют свое бесконечное счастье. Где всего хватает, и никто не бывает обижен. Однажды там даже взяли и рассмешили последнего неудачника, и он превратился, как и все, в довольного, благополучного и совершенно счастливого гражданина. Дело о Счастливом Городе так бы, конечно, и заглохло, оставшись не разъясненным, но помог случай: уже больше года шла подготовка к Первому Всемирному конгрессу, посвященному вопросам человеческого счастья. Информация, попавшая в областную газету, просочилась и в аппарат конгресса, где, понятно, заволновались. А поскольку речь шла о счастье целого города, решено было дать делу ход. Для чего, прежде всего, на этот Город была заведена специальная папка, в которой предполагалось собрать сведения обо всех его жителях. Потом силами ведущих ученых мира был срочно сконструирован специальный робот — сыщик-невидимка, который, оставаясь никем не замеченным и ничем не выдавая своего присутствия (все трущиеся детали этого устройства были смазаны специальной смазкой), мог проникать, как говорится, в любую щель, все видеть и все слышать и скрупулезно фиксировать увиденное на пленку. Робот был поднят на борт вертолета и сброшен в месте предполагаемого расположения Счастливого Города. Ученые уселись у мониторов и... Но долгое время после приземления аппарата на них было видно лишь привычное и хорошо всем известное: проселочные дороги да поля, да еще леса, да изредка небольшие поселки, окруженные огородами. Так он и продвигался, этот робот-невидимка, изредка подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в небольшие рытвины. И его мощный объектив, не всегда сдерживаемый слабыми серверными механизмами (ведь робот-то создавался в спешке!), задирался то в небо, изредка голубое, но чаще сеющее мелким дождем, то утыкался в землю, и вместо счастливых лиц взгляду ученых представлялись муравьи да жуки, да еще лягушки, и всякое такое же — не научное. А робот все катил и катил вперед. Все детали его были изготовлены из прозрачного материала — очень прочного и с коэффициентом светового преломления, равным единице. Кроме того, спереди и сзади, сверху и снизу и со всех боков робот был обтянут очень прочной и мягкой специальной материей, которая также не отражала, но, разумеется, и не поглощала солнечных лучей и выглядела совершенно прозрачной. Шмели и стрекозы, пересекавшие дорогу механизма, мягко бились о невидимую преграду, отскакивали от нее без видимых повреждений и с недоуменным гудением продолжали свой полет чуть в стороне от дороги. Заметить препятствие можно было лишь во время дождя — капли воды, встретив преграду, обтекали ее, образуя заметную сферу. Но ливней в это время было немного, а слабенькие дождики, понятно, не в счет. Поэтому робот катил и катил вперед, не встречая преград. Катил бы он и дальше и, возможно, обогнул бы всю Землю, ничего не сыскав — никакого Счастливого Города, но только опять, в который уже раз, помог случай: робот как раз подкатил к реке, чтобы по ее дну незаметно перебраться на другой берег, и наткнулся на пляж, где купались дети. И тут рядом с кустом бузины его объектив зафиксировал валявшийся на песке сборник русских народных сказок, собранный в середине девятнадцатого века известным фольклористом Афанасьевым. (Очень приличный, кстати сказать, сборник!) Робот потыкался объективом в книжку, шелестнул страницами. Мелькнули красочные картинки: былинные богатыри, Василиса Прекрасная, Иван крестьянский сын пашет землю на Змее Горыныче... И как-то сразу после этого наблюдателям вдруг стало ясно, что в реальном мире Счастливый Город искать, скорее всего, бесполезно. Искать его следовало в каком-то другом месте... Но в каком? Один из самых Заслуженных ученых, не сводя глаз с монитора, воскликнул: — Постойте! В сторону самого Заслуженного ученого повернули головы остальные, менее заслуженные. — Кажется, я догадался, — продолжал Заслуженный ученый. Из областной газеты нам сообщили, что посетителем Счастливого Города был молодой писатель (он особенно выделил это обстоятельство). То есть человек, вне всяких сомнений, наделенный фантазией. Оставим пока в стороне спор о том, существует ли на самом деле мир грез и где именно он есть. Давайте все вместе подумаем над тем, как нам отправить туда нашего робота? Ученые задумались. В предложении самого Заслуженного ученого не было ничего необычного. Каждый из собравшихся не однажды уже думал о том же: насколько реален мир, являющийся нам в мечтах? Доступен ли он для исследований так же, как и тот, который мы с таким изумлением наблюдаем каждый день вокруг себя? По каким правилам он живет? Из всемирной истории искусств и из "Поэтики" Аристотеля можно было заключить, что воображаемый мир живет по своим строгим законам. И хотя они, эти законы, чрезвычайно трудно формализуются (вследствие несовершенства нашего языка), но, тем не менее, существуют, и настоящее произведение искусства всегда им подчинено. А раз существовали правила, значит, должен быть и способ подвергнуть их научному исследованию. Нужно было лишь этот способ найти. В результате возникшей дискуссии электронный мозг робота решено было... усыпить. Не остановить, не отключить от питания, а именно усыпить, то есть заставить работать так, как он работает у спящего человека. Выполнить это было уже задачей чисто технической. На станции слежения был сгенерирован
специальный сигнал и тут же послан в
эфир. И робот-наблюдатель, получив его,
заснул, как самый обыкновенный человек.
Тот же сигнал, отраженный антенной
робота, донес до ученых первые
наблюдения,
В Счастливом Городе роботом-наблюдателем были засняты две кассеты видеопленки, которые позже были смонтированы с другими материалами, включавшими неназойливый голос диктора и показания мечтателей. И это все превратилось в полноценный видеофильм, который мы и предлагаем вашему вниманию.
С помощью закадрового голоса, которым начинаются первые кадры репортажа и который принадлежит одному из призванных мечтателей (а именно Первому), мы узнаем, что: Морозным зимним вечером, когда повсеместно в домах засверкали огнями синие новогодние ели и свет от них пал в темноту двора на занесенную снегом детскую площадку с выступающим на ней силуэтом катальной горки, в окне одной из квартир, расположенной на первом этаже многоэтажного дома, появились две человеческие фигуры. Одна из них — мужская, невысокая, пухлая, с румяным лицом и короткими руками, одетая в полосатую веселенькую пижамку; другая — женская, тощая, длинная, кутающаяся в мрачную шаль. Сказать что-либо большее о них не было бы, наверное, никакой возможности, если бы их тихий разговор, вследствие особой чувствительности микрофона робота-невидимки, не стал вдруг слышен. И тогда стало ясно, что одна из фигур принадлежит некоему И. Д. Воркису, другая — его жене Алибабе Викторовне Яицких...
Глядя в окно (поверх объектива робота), голосом стареющей кокотки Алибаба Викторовна говорит задумчиво: — Воркис, а Воркис?.. — Да, Алибаба Викторовна? — тут же отзывается Воркис. — Вы ведь сильно привязаны ко мне, верно? — Слов нет, Алибаба Викторовна, как очень сильно привязан! — И вы для меня на все готовы? — Готов. — Тогда подарите мне ВЕЧНОСТЬ, а? — Но ведь мы с вами и так живем в вечности!.. — после некоторого молчания как-то не очень уверенно восклицает Воркис. На что Алибаба Викторовна мечтательно отвечает мужу так: — Что ж, это правда, Воркис. Вскоре вновь поднимутся бокалы с шампанским, загадаются самые сокровенные желания, и с последним ударом часов вновь наступит... — она смеется, — тридцать первое декабря! И на следующий день повторится то же самое. Ах, этот вечный волшебный праздник, Воркис! Вечный Новый год, который никогда не кончается! Что ни день — синие новогодние ели в огнях и игрушках! Подарки! Танцы! Карнавал! Воплощенная мечта! Мне ужасно это нравится, Воркис, но... — тут она ненадолго задумывается. — Но не та это вечность, Воркис. Я о другой!.. — О которой именно, Алибаба Викторовна? — О ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ!!! Вчера я нашла у себя шестнадцатый седой волосок! — Пятнадцатый, Алибаба Викторовна, только пятнадцатый! — с жаром возражает Воркис. — Мы же с вами вместе считали! И он всегда будет исключительно пятнадцатым! Могу вам в этом поклясться. — Ах, не спорьте, Воркис, не спорьте. Загляните лучше правде в глаза! — Уже заглянул, Алибаба Викторовна! — тут же чистосердечно и неожиданно признается Воркис. Заметно, что это признание Алибабу Викторовну немного пугает: — И — что? Что вы там видели? — вкрадчиво спрашивает она. — Видел... правду. — И все?.. — все так же вкрадчиво интересуется Алибаба Викторовна. Воркис ненадолго задумывается. — Вроде бы ничего больше, — наконец отвечает он. — А разве там должно быть что-то еще? Еще, кроме правды? Это признание Алибабу Викторовну немного раздражает: — Ах, не в этом дело, Воркис, не в этом! Стотысячный год на носу! Так как же все-таки насчет, а?.. — Не знаю, что на это вам и сказать, Алибаба Викторовна. Буквально честное слово! — При этом Воркис широко и открыто, как это умеет делать только он один, улыбается во весь экран от левой его границы до правой: его румяные щеки оказываются безжалостно срезаны границей кадра. — Вы честный человек, Воркис, — хвалит его Алибаба Викторовна и тут же строго добавляет: — Но это нехорошо!.. — Я исправлюсь, Алибаба Викторовна. Я вам слово дам! — едва не вопиет на это Воркис. (Рядом с Алибабой Викторовной он обычно очень эмоционален, — "вклеивает" по ходу дела один из мечтателей.) — Буду на вас надеяться, — притворно вздыхает Алибаба Викторовна. Некоторое время они молчат. — Должен сказать правду, Алибаба Викторовна... — начинает Воркис, — я готовился сделать вам сюрприз! — Конечно же, под Новый год? — иронично улыбается Алибаба Викторовна. Но ее иронии Воркис не понимает: — Да-да, я хотел положить его под елку. Но вы меня опередили! — Что ж это за сюрприз, Воркис?
— В нашем доме живет девочка. Родители ее задержались в бесконечной командировке, поэтому девочку воспитывает романтическая бабушка, бывшая балерина. И она уже много лет больна. Говорят, что бабушка с помощью внучки закопала у нас во дворе секретик, знаете, из тех, что вечно закапывают дети?.. — Да-да, я тоже в детстве закапывала секретики! — с готовностью подхватывает Алибаба Викторовна. — Такие, знаете... загадочные! А вы, Воркис? — И я закопал один. Позже. — И что же вы туда положили, Воркис? — Утюг, — признавшись в этом, Воркис так густо краснеет, что это заметно даже на видеопленке. — Утюг?! О!!! Это тонко!.. — восклицает Алибаба Викторовна. И после этого они начинают говорить одновременно, перебивая друг друга: — Ну да. Дети закапывали разные бусинки, тряпочки, фантики, а я подумал и закопал утюг. — Утюг? — Настоящий утюг! Здорово, верно? Думаю, ни у кого нет такого секретика! Секретик же, который закопала внучкина бабушка, устав хворать, оказался непростым... — Что же это за секретик, Воркис? Говорите скорее, не томите душу! — Вы будете поражены, Алибаба Викторовна, но это — Зеленое стеклышко. — Как вы сказали? Зеленое... стеклышко? — Стараясь скрыть вдруг охватившее ее волнение, отзывается Алибаба Викторовна. — Говорят, если посмотреть сквозь это
стеклышко на какой-нибудь предмет...
скажем, на вас, Алибаба Викторовна, то
все вновь станет молодым и зеленым. — Но я вовсе не хочу быть зеленой, Воркис! Это не мой цвет! — Тут Алибаба Викторовна решает немного обидеться. — Это в переносном смысле, Алибаба Викторовна, — угадав ее намерение, торопится объяснить Воркис. — Молодо — значит зелено. И наоборот. — Почему же в таком случае бабушке самой не воспользоваться его волшебными свойствами? — Все дело в том, что в соответствии с последними техническими веяниями, секретик нужно “активировать” — он должен некоторое время полежать в земле, взять от нее силу... — продолжает охотно объяснять Воркис. На что Алибаба Викторовна отвечает как-то уж чересчур громко (в фонограмме даже становятся слышны неприятные для уха динамические искажения): — Врут, наверное, а? Как вы думаете, Воркис? Ведь всем известно, что зеленый цвет запрещен. Кроме того, его, кажется, попросту нет в природе! Даже ели у нас синие — специальные, кремлевские. Не говоря уже об игрушках — красных, желтых, даже фиолетовых в коричневую крапинку! Вообще, откуда вам все это известно, Воркис? — и она, как ей кажется незаметно, тем глазом, который дальше от окна, подмигивает мужу и собеседнику. — Потому что я на службе. Точно так же, как и вы, Алибаба Викторовна! — и Воркис в ответ точно так же "незаметно" подмигивает Алибабе Викторовне ближним к ней глазом. — Тогда чего же мы медлим, Воркис? Вызывайте бульдозер, комбайн, что там еще?.. Копайте, копайте быстрее!!! — едва не кричит Алибаба Викторовна (в фонограмме опять слышны неприятные для уха динамические искажения). — Уже копал, Алибаба Викторовна... — признается Воркис и опять густо краснеет (что, разумеется, хорошо заметно на особо чувствительной видеопленке), и опускает долу свои честные рыжие глаза. — Вы хотите сказать, что эти огромные ямы во дворе... и эти ужасные траншеи, через которые все время приходится перепрыгивать?.. — Это я готовился сделать вам сюрприз. — Чтобы положить его под елку, да? — Алибаба Викторовна не может сдержаться и хохочет. — Да он туда просто не влезет! А я едва не поломала ноги, когда возвращалась из булочной! Но я вас прощаю. — Спасибо, Алибаба Викторовна, — сдержанно благодарит Воркис и продолжает преувеличенно громко, косясь по сторонам: — Врут так же, что секретик этот найти не так-то легко. — Он даже выглядывает из окна во двор. — Впрочем, тут-то как раз, может быть, говорят правду. Но зато точно врут, что лекарства не помогают, и в юбилейную ночь бабушкина внучка захочет этот секретик... Ну, вы меня понимаете?.. Чтобы, посмотрев сквозь него на бабушку... — Заметно, что Воркис вновь хочет незаметно подмигнуть своей половине, но в целях особой конспирации передумывает. — Надеюсь, это стопроцентное вранье, Воркис? — осторожно интересуется Алибаба Викторовна. — Это вранье на все двести процентов! — неожиданно громко рявкает Воркис, любящий выражаться по военному точно. — Я утром в соседней квартире трубу отопления менял!.. — Его руки при этом даже вытягиваются по швам пижамных брюк. Алибаба Викторовна делает выразительную паузу и отвечает на это Воркису так: — Уже много лет, фактически все время нашего брака, вы зовете меня этим длинным именем, которое даровали мне мои родители, тонкие знатоки Востока. Но с этой минуты я разрешаю вам общаться со мной накоротке и звать меня просто... просто Алла. За это я так же немного сокращу ваше имя и буду звать вас... звать вас... — Подождите! Что ж из этого получится?! — предостерегает Воркис. — Да, действительно, — тут же соглашается Алибаба Викторовна. — Тогда я буду звать вас по-прежнему: Воркис. Только гораздо, гораздо нежнее. (Она даже демонстрирует как, сложив губы бантиком: "Вор-кис".) И пусть для вас это будет новогодним подарком! — Отлично! Пора зажигать елку и садиться за стол, Алла! Думаю, нам следует хорошенько подкрепиться, а заодно и проводить Старый год. — В целях конспирации боясь лишний раз подмигнуть, Воркис посылает Алибабе Викторовне мгновенный, полный скрытого значения взгляд. — Я раздобыла для нас великолепный новогодний пирог! — отвечает та. Фигуры Воркиса и Алибабы Викторовны исчезают. Через некоторое время в окне вспыхивают огни новогодней елки, гаснет люстра — видимо, Алибаба Викторовна и Воркис садятся за праздничный стол.
Сегодня половину стола занимал пухлый праздничный пирог, мгновенно вспоротый знаменитым складным ножом Воркиса. И почти сразу же в наступившей тишине слышится какой-то подозрительный звук: не то скрип, не то хлопок, не то скрип и хлопок одновременно. — Где-то уже открыли шампанское. Слышите? — улыбается Алибаба Викторовна. — А вы все еще возитесь с пирогом, Воркис! Это нехорошо! — Похоже, это хлопнула дверь, — сказав это, Воркис встает из-за стола и вновь выглядывает из окна во двор (робот-разведчик при этом мгновенно втягивает свой объектив, и несколько секунд после этого на экране монитора ничего, кроме бегущих цифр секундомера, не видно). — Видать, нашей секретной бабушке стало совсем невмоготу!.. Пришлось выглянуть из окна и Алибабе Викторовне: — Что вы говорите, Воркис? Подвиньтесь, Дайте же и мне посмотреть! — Она чувствительно поддает Воркису острым локтем в бок. — Ай! — медицинским голосом
вскрикивает тот. — Слева у стены. Видите
фигурку? — Вон, крадется! — Вы, Воркис, рассказывали мне про девочку. А это, как мне представляется, здоровенный взрослый мужик. Ну да, — вон же у него борода. И, кстати, усы! — Действительно. Обознался. Ночь, темно... — Вот именно! Вы не могли бы его задержать? Ну, этого?.. с бородой? — Вы считаете, что это следует? Хорошо. Воркис открывает окно (при этом объектив робота-наблюдателя, поднятый на телескопической штанге, разумеется, вновь мгновенно опускается, и снова на мониторе некоторое время ничего не видно, кроме равнодушно бегущих в правом нижнем углу цифр секундомера) и страшно и грубо кричит в темноту двора полковничьим голосом, которого в нем предположить, казалось, было никак нельзя: — Эй, ты! Слышишь? Ты, мужик, стой! Да-да, ты! С палкой! Иди сюда! (К этому времени учеными наблюдателями был дистанционно скорректирован режим микрофонного усилителя, и динамических искажений по ходу записи в фонограмме больше не возникает.) Проходит несколько томительных секунд, и возле дома Воркиса появляется... Дед Мороз в традиционном театральном костюме: красном тулупе, отороченном белым искусственным мехом, из-под которого видны валенки, и красной же отороченной шапке. Борода и усы у него наклеены криво. При виде Деда Мороза Воркис виновато прокашливается: — К-к... К-к... Извините. К вам это не относится. С праздничком! Вот, просто, знаете, захотелось кого-нибудь поздравить!.. Мда. После чего Дед Мороз, потоптавшись под окном, уходит. (Телескопическая штанга с телекамерой тут же снова поднимается на заданную высоту.) — Неловко получилось, — бурчит Воркис. — Наверное, обиделся — даже не ответил. А может быть, торопится успеть разнести по домам подарки?.. — Где же в таком случае его мешок? — прищуривается Алибаба Викторовна. — В самом деле! Где? — делает "большие глаза" Воркис. — Вы, Алла, находите, что он какой-то подозрительный, что ли? Не следует ли в таком случае вновь его задержать? — Пусть идет по своим делам. Но мне кажется, Воркис, он к нам сегодня уже заходил и... Ну, вы что, забыли? — Заходил и, никого не застав дома, ушел?.. — Нет. Другое, — говоря это, Алибаба Викторовна празднично улыбается. — Что они обычно делают, когда приходят в гости? — задает она наводящий вопрос, и ее новогодняя улыбка прямо на наших глазах начинает таять. — Обычно они просят выпить. — А потом? — А потом они обычно просят закусить. — Ладно. А после потом? — А после потом они обычно уходят, — Воркис от напряжения даже багровеет (что также отлично видно вследствие особой чувствительности видеопленки). — Ну а в промежутке? В промежутке что они делают? — А у них нет промежутков. Они без промежутков пьют и закусывают! — Ну... хорошо, — сдается Алибаба Викторовна и сгоняет со своего лица мешающие ей остатки улыбки. — Тогда зачем они вообще приходят? На это Воркис недоуменно пожимает плечами: — Как зачем? За этим и приходят. — Боже мой, Воркис, какой вы тупой! — восклицает в сердцах Алибаба Викторовна, развязывая "бантик" губ и забывая о своем обещании впредь называть мужа нежнее. — Нельзя быть таким! Вспомните вчерашний вечер. Хотя вчера вы были немного... Тогда позавчерашний... Хорошо! Хорошо! Вспомните себя, когда вы были маленьким?! — Говорят, тогда я тоже был тупой. И к тому же еще и сильно упрямым! Алибаба Викторовна с шумом переводит дух: — Воркис, вы начинаете меня раздражать! К нам сегодня приходил Дед Мороз. И? И что? — И, никого не застав дома, ушел. Мы же с вами это уже обсуждали. Потому не застал, Алла, что я двор копал. А вы бегали по булочным! Терпение Алибабы Викторовны, наконец, лопается: — Воркис, немедленно посмотрите под елкой! — приказывает она. После этих слов Воркиса от окна буквально сдувает (заметно, что он даже не успевает по военной привычке вытянуть руки вдоль швов своих пижамных брюк). И через мгновение он возвращается, прижимая к груди большую коробку и счастливо шепча: — Какая большая коробка! А в ней? Прибор ночного видения?! Неужели это мне? — Болван, — негромко и без всякой злости журит мужа Алибаба Викторовна и чуть-чуть, буквально краешком губ, вновь ему улыбается. Но Воркис, похоже, не замечает перемены в ее настроении и тут же соглашается: — Да-да. Причем такой неблагодарный! Теперь я обязан его догнать! — и он начинает преданно метаться перед окном. — Догнать? Кого? — искренне ничего не понимает Алибаба Викторовна. — Этого! Без мешка! Чтобы в следующий раз он подарил мне и прибор ночного слышания! — Воркис широко распахивает окно (тем самым, заставляя объектив робота вновь опуститься) и перекидывает через подоконник ногу, порываясь куда-то бежать. — Стойте, Воркис! — визжит Алибаба Викторовна. — Вы в самом деле абсолютно непроходимый болван! Удивляюсь, как я раньше этого не замечала! Скорее включайте прибор! Наводите его во двор! Воркис, уже оседлав подоконник, вытряхивает из коробки подарок, "прицеливается" через его трубу во двор и тут же негромко вскрикивает: — Вот это Дед Мороз! Ай да Дед Мороз! Ну, это надо же!.. — Так дайте же и мне посмотреть! — Алибаба Викторовна вырывает из рук мужа прибор, так же "прицеливается" через его трубу во двор и... и что же она видит? (Робот-наблюдатель тут же разворачивает свой объектив по направлению взгляда Алибабы Викторовны.) А вот что: видит она недавнего Деда Мороза, совершающего какие-то странные действия: кажется, он выбрасывает на снег из карманов подарки — пряники, игрушки, конфеты. При этом в руках у него взрываются хлопушки и из всех карманов театрального тулупа текут на снег разноцветные ручьи серпантина. В воздухе вокруг Деда Мороза реет тонкое, комариное, разноцветное облачко конфетти. — Скорее, скорее, Воркис! — кричит мужу Алибаба Викторовна. — Скорее посмотрите еще раз под елкой! Воркис исчезает и тут же вновь появляется в окне со второй коробкой в руках. Его ногти рвут в клочья тонкую оберточную бумагу. — Прибор ночного слышания!.. — Включайте!!! — едва не стонет Алибаба Викторовна. Воркис наводит на двор и второй прибор. (На что робот-наблюдатель синхронно увеличивает чувствительность своего микрофона.) И Дед Мороз подозрительно звонким девичьим голосом говорит: — Шагу не ступить — столько надарили подарков! Под елку класть уже некуда, так они придумали: насовали их мне по карманам! Еще этот камуфляж!.. — Дед Мороз начинает избавляться от своих ватных одежд, приплясывая возле мусорного бака и превращаясь в миловидную девушку лет двенадцати. (Разумеется, к этому времени Воркиса и Алибабу Викторовну из окна уже будто сдуло.) — И какой болван тут все перекопал? Что искал? Уж не Воркис ли развернулся по сантехнической своей части с Алибабой Викторовной, тощей звездой востока? (Подчиняясь дистанционному приказу, робот-наблюдатель панорамирует объективом двор, и мы видим, что возле дома Воркиса и в самом деле творится нечто невообразимое: среди сугробов зияют огромные черные ямы, в которых, как на кадрах военной кинохроники, снег смешан с землей и грязью. Тут же валяются вывороченные из земли ржавые подземные трубы и сгнившие доски.) Ай, в рукаве еще одна хлопушка! И еще что-то тяжеленькое... — Девушка достает из-за пазухи какую-то коробочку. — О, нет! Это драгоценная вещица — бабулин секре...
Пока девушка разглядывает разрушения, произведенные во дворе какими-то страшными силами и избавляется от новогодних подарков, на нее, откуда ни возьмись, налетает белый смерч, произведенный ворвавшимися во двор двумя таинственными фигурами. Зверски кружа и размахивая руками, одна из них, в костюме громадной снежинки и в карнавальной маске, тащит в руках какой-то прибор. Другая, так же мрачно кружа, врывается вслед за первой, тоже неузнаваема в карнавальной маске и, как и первая, переодетая громадной снежинкой со вторым прибором в руках. — Что секретик? Где секретик?! Постой! — кричит первая фигура.
— Т-с-с! — останавливает вторую первая фигура. — Не продолжайте! Не называйте меня по имени целиком! Сокращайте! — и, заметив недоумение в глазах второй фигуры, сверкающих через прорези маски, приказывает: — Сокращайте, я вам говорю! — Но!.. — Сокращайте. Не до сантиментов! Я сейчас, сейчас... — Первая фигура начинает быстро копать снег. — Нашел. Ура! Видите, я его сразу нашел! Да. Только я как-то ничего не понимаю!.. — Фигура тащит что-то из земли, ужасно тужась, и, наконец, вытаскивает... — Что это? — Она принимается недоуменно хлопать уже знакомыми нам рыжими ресницами через прорези маски. — По-моему... По-моему, это ваш утюг, Вор... р... — делает осторожное предположение вторая фигура. — Нужно было копать левее, по не копанному. Или наоборот правее. А вернее всего — поперек и вдоль. Короче, копайте как хотите, только не останавливайтесь! Первая фигура вновь кидается копать, опять находит что-то, тянет найденное из-под снега, опять ужасно тужась, и... вытаскивает второй утюг. — А вот и второй! Откуда же тут взялся второй? — страшно кричит она. — Я ведь закапывал только один! Вторая фигура отвечает на это тихо и не сразу: — Ну, помните, я вам призналась: у меня в детстве тоже была мечта... Я думала, это будет так тонко... странно... — В этом нет ничего удивительного, Алла. Зато, как говорится: два утюга — пара. Или наоборот? На это вторая фигура заметно раздражается: — Н-не знаю. Но где же ваш секретик, Вор?.. р?.. Опять сокращаю! А может быть, вы его придумали?.. Вдруг вам захотелось покопать во дворе так... ради какой-нибудь сантехнической мечты? — Посмотрите на эти мозоли, Алла! — первая фигура сует под нос второй фигуре свои руки, покрытые свежими волдырями. — Да, это мало похоже на мечту, Вор!.. р!.. Тьфу! После этого обе фигуры бросают утюги, подхватывают приборы и с фальшивыми криками: "Ах, меня подхватило ветром!" и "Меня сейчас тоже сдует! Сдует!" — по-прежнему зверски кружа, исчезают так же быстро и неожиданно, как и появились. Девушка, похоже, даже ничего не успевает сообразить. — Что это было? — видимо, вследствие сильного потрясения по-прежнему вслух спрашивает она. — Какой-то Вор и какая-то Алла! Зачем-то яму вырыли. И в ней — два утюга! Но откуда они узнали про секретик? Я же его еще не закопала. А они уже пытаются!.. Нет, я ничего не понимаю! — Девушка копает в снегу небольшую ямку, достает из-за пазухи заветную коробочку... И тут же рядом с ней чей-то голос тихо говорит: — В конце концов, это только немного обидно! Девушка пугается, вновь прячет коробочку на груди: — Кто тут? — Предположим, я, — отвечает ей тот же самый голос. — Кто именно? — Ну, скажем, я, Фрява. — Где ты? — начинает заметно нервничать девушка. — Я тебя не вижу! — Обычно я сижу за баком. Девушка опасливо косится на огромный и грязный мусорный бак, как всегда переполненный разноцветными новогодними отходами, и говорит: — Как неожиданно! Впрочем... Я ведь ни разу прежде тут не была, в этом углу двора. А что же именно тебе "немного обидно"? — Обидно, что ты не настоящий Дед Мороз, — отвечает голос. — Можно было подумать, что к юбилейному году он решил, наконец, сделать и мне подарок! На это девушка хмыкает и неожиданно добродушно признается: — Вообще-то у меня есть, конечно, одна замечательная вещица... Хочешь, она будет нашей общей? — Еще бы не хотеть! Ведь это будет мой первый!.. — Что? — Первый подарок! — Как это? Что ты врешь! Не может этого быть! — Может, — отвечает голос. — Но об этом потом. Ты недавно упомянула два имени: Воркиса и еще кого-то?.. — А! — отмахивается девушка. — Это наша ботаничка, Алибаба Викторовна. Ее фамилия — Яицких. Семядоли там всякие, вакуоли. А он, Воркис, наш сантехник. И, можешь себе представить, завтра... Ох, завтра! Завтра, когда кончится эта прекрасная новогодняя ночь, мне вновь придется тащиться в школу. В этот ужасный надоевший пятый класс! Я в него каждый день... то есть год заново хожу. И смотрю на эту звезду востока. А у нее глаза... как две швабры! Я даже думаю, что она эти несчастные семядоли-вакуоли по ночам мучает. Не удивлюсь, если она в них иголки втыкает! Ну и, конечно, перед школой сам Воркис... Герой-сантехник. Вечно возится со своими трубами. Приварит — отварит. Потом приварит и, возьмет, и нарочно снова отварит! Они меня недавно останавливали. Ну, в костюме Деда Мороза... Думала, она меня по ботанике пытать будет. А он ничего — отпустил. Хоть бы раз на эти самые вакуоли живьем взглянуть!.. — Мне кажется, она не обычная ботаничка, а он не просто сантехник, — отвечает голос и в свою очередь спрашивает: — Тебя как зовут? — Я Маша, — отвечает девушка и идет в "наступление": — Значит, они — не они. А ты тогда кто? Я вот с тобой разговариваю-разговариваю, а так до сих пор и не поняла: ты мальчик или, наоборот, девочка? — Я никто.
— Хм!.. — на видеопленке заметно, как лобик Маши перерезает прехорошенькая морщинка. — Так как ты говоришь, тебя зовут? Фрява? Женское имя из первого склонения! Или, наоборот, мужское? Вот не помню, в первом мужские встречаются или нет? А до второго мы никак не доберемся — год на этом каждый раз заканчивается! Ладно, сейчас мы с этим определимся, — Маша ненадолго задумывается и предлагает: — А скажи-ка ты мне, Фрява... Что тебе больше всего на свете нравится носить? Ну, из одежды? — Как и всем нормальным людям: джинсы. И свитер, — отвечает голос. И после этого, видимо затем, чтобы больше не испытывать Машиного терпения, из-за мусорного бака появляется некто среднего роста, в джинсах, свитере, кроссовках и с короткой косичкой волос — Фрява.
— Так. Не поймала. Хорошо. А что в таком случае ты больше всего на свете любишь есть? — Все. Есть я люблю все. В моем положении особенно выбирать не приходится, — отвечает Фрява. — Опять промашка! Тогда так... От чего ты больше всего на свете тащишься? Так же, как и я — от Нового года? — Я его ненавижу! Это признание звучит столь неожиданно, что Маша на мгновение теряется, но тут же берет себя в руки: — Ты что! Это ведь так красиво: каждый день новогодние елки в огнях и игрушках! Танцы! Карнавал! Воплощенная мечта! Сказка! — Снежки разноцветные! Снежки с шоколадом! Снежки с повидлом! Даже с мороженым! — Думаю, сказка не может быть вечной. И стотысячный год, что наступит сегодня ночью, тоже быть не должен. Хотя, тут я могу и ошибаться. Может быть, я еще просто... — Просто что? — быстро спрашивает Маша. — Просто глу. — А дальше? Какое окончание у этого слова? У "глу"? — восклицает Маша. — У глу нет окончаний. Потому что глу бесконечно. Всеобще. И повсеместно, — со вздохом отвечает Фрява. — Хорошо. Но в школу-то ты, по крайней мере, ходишь? — говоря это, Маша снова начинает хмуриться. — Нет, конечно. Зачем он мне сдался — один и тот же, к примеру, пятый класс?!
— Почему же? — Где? — В частности, у себя. — Ну, и как ты это делаешь? У тебя же учебников нет! — А мне и не нужны учебники. Я думаю. Иногда читаю книжки, которые за ненадобностью кидают мне в бак. — А в праздники? — Маша хмурится все больше и больше. — И в праздники тоже думаю. — Но это же скучно — думать в праздники. Праздники нужно праздновать! — хорошо видно, что Маша ищет и не находит слов. — Я даже не знаю... По-моему, это ужасно! О чем же ты думаешь? — И, не давая Фряве времени на ответ, добавляет, от расстройства закусив свою премиленькую нижнюю губу: — А я думаю, что такие, как ты, на школьных вечерах стоят по стенкам актового зала в то время, когда все веселятся, хотя по их глазам видно, что они смертельно хотят танцевать! — Небось, передумала дарить мне подарок? — грустно усмехается Фрява. — Вот и ты тоже! — Полагаю, он тебе не очень-то и нужен! — уже не на шутку сердится Маша. — Я лучше закопаю его, пока нет никого. А ты отвернись! — Только поточнее сформулируй желание: с волшебством нужно обходиться осторожно! — звучит в ответ занудный Фрявин голос. — А чего тут формулировать? Все очень просто: чтобы бабуля была здорова! — сердито отвечает Маша и вдруг улыбается, что-то вспомнив: — Впрочем, есть ведь еще одно: все эти обворожительные картинки в учебнике ботаники: тычинки, пестики!.. Хотелось бы узнать: они для чего? Иногда из-за этого я даже не сплю!.. — И Маша принимается докапывать ямку, приговаривая: — Секретик должен год пролежать в земле... Ну, вообще-то это всего лишь до завтра, взять от земли силу... — Она вновь достает коробочку из секретного кармашка на груди, где, должно быть, хранит особенно для себя ценное, открывает ее и... — Ах! — Может, обронила? Маша поднимает на Фряву полные слез глаза: — Я вообще не открывала коробочки! Мне бабуля так ее и дала, закрытой. — И после этого признания Маша принимается плакать. — Был у вас кто? — У нас каждый день, то есть год, гости! — А из чужих? Из чужих кто-нибудь приходил? — Разве что дядя Костя?.. Но ведь это было очень-очень давно! — Когда именно? — Я не знаю, как об этом сказать... Много-много раз вчера! Дядя Костя — это наш истопник. Он школу топит, и дом. Вечно они с Воркисом ругаются из-за труб и батарей! Он странный... Он не подарил мне подарка — это раз. По голове погладил и в глаза посмотрел, и ничего при этом не пожелал: ни здоровья, ни счастья — это два. Причем тут он? Лучше скажи, как мне к бабуле вернуться? Ведь только раз в жизни можно воспользоваться Зеленым стеклышком! И, видно, бабуля тянула до последнего, так ни разу и не открыв своей коробочки!.. — Как ты сказала? Зеленое... стеклышко? Ты не ошиблась? — Ты меня извини за то, что я... Наверное, нужно сходить к дяде Косте, он поможет. Потому что он добрый. Прощай! — Истопник, говоришь? Дядя Костя? Это тот, что живет в подвале? — Ну да. Там, где котел. — Но ведь Воркис в подвале тоже бывает. Или нет? — Конечно! Ведь там его трубы! — А Воркис ничего не может знать о коробочке? — Откуда?! Разве что... Если... — и Маша осекается, что-то сообразив. — Вот именно. — Он крутился возле нашей парадной в тот момент, когда бабуля... Я это видела из окна! — Правильнее будет сказать “у нашего парадного”! — Ну да?! – вскидывается Маша. — Идем со мной, — зовет ее за собой Фрява.
Перепрыгивая через свежие рытвины и траншеи, Маша с Фрявой добираются до детской спортивной площадки. Еще издалека можно разглядеть ее поломанный "грибок", а, подойдя ближе, заметить и останки каких-то спортивных снарядов. Среди них почти исчезла, покрытая снегом, облезлая деревянная фигурка: лошадь не лошадь, верблюд не верблюд — без головы и хвоста с ржавыми металлическими ногами. Тут же стоит обледеневшая деревянная катальная горка, а посередине площадки громоздится ободранный фонтан с замерзшей струей. Неподалеку от него чернеет вход в подвал. Их спор продолжается: — ... мне об этом и Воркис говорил, и Алибаба Викторовна на уроках ботаники: раньше не было ничего! — с жаром втолковывает Маша Фряве. — И ничего будет потом. И за это мы должны быть благодарны. Иначе мы будем стариться и даже когда-нибудь умрем! Что этого может быть страшнее, а? Но переубедить Фряву оказалось делом нелегким. — Это мы обсудим потом, — морщась, отвечает Фрява. Потом негромко свистит и так же негромко зовет: — Эй, Помогай! В ответ из-под снега слышится чей-то слабый простуженный голос: — Чего зовешь? Ты же знаешь, я всегда тут. Зови меня как-нибудь иначе. Сколько раз можно тебя об этом просить! И только тут Маша обращает внимание на говорящее деревянное туловище без головы и хвоста, занесенное снегом. Видимо заметив ее недоуменный взгляд, слабый голос объясняет: — Это меня так Хозяин наказал! А ведь ты, Маша, не раз сидела на мне со своими подружками и болтала о разных глу... о бесконечном. Удивлена? — Большой энциклопедический словарь, дополнительный том, страница триста шестнадцать: "Помогай обыкновенный, из племени простых Помогаев. Не раз описан прозорливыми поэтами и особо одаренными художниками". Мой верный и единственный друг, — объясняет Фрява. — И сноска! — напоминает голос из-под снега. — Про сноску не забудь! — И сноска, — соглашается Фрява. И тогда Маша спрашивает первое, что приходит ей в голову. А именно: — Какой еще Хозяин? Зачем? — Прошу заметить: не уничтожил, не стер с лица земли, но унизил: заколдовал, чтобы все видел, все слышал и никому не мог помочь. — С удовольствием втолковывает ее новый знакомый. — А ведь был я когда-то настоящим Помогаем! Носился по свету легкий, как ветер, и как ветер свободный! Сколько у меня было встреч! Побед! Славных дел! А теперь?.. Зеленое стеклышко! Неужели то? Самое?! Лучшее на свете?!! Вы так громко о нем разговаривали!.. Оно, конечно, уже у Хозяина. Нужно лезть в подвал и лететь к нему в так называемый Мурманск. — И, заметив, что Маша его не понимает, добавляет: — Ну, не совсем чтобы в Мурманск, а в ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ Мурманск. И я не уверен в том, что вам отдадут его по-хорошему! — Теперь нас трое! — замечает Фрява. — Да и "лететь" придется, скорее всего, тоже фигурально: чаще всего ползком — по темным подвалам и может быть даже кочегаркам!.. — продолжает пугать Помогай. — Значит, это где-то рядом? Я согласна! — Не долго думая, Маша снимает с руки варежку и теплой голой ладошкой гладит Помогая по обледеневшей спине. И от этого движения деревянное туловище под ее рукой вздрагивает, оживает. И тут же шумно и охотно соглашается: — Тогда седлайте меня скорее! Потому что... Потому что вон те две снежные бабы... Мне кажется, они передвинулись со своего места! А вот опять!.. — Помогай начинает нетерпеливо переступать металлическими ногами в сугробе.
— Попались, голубчики! — прыгая на одной ноге и сдирая с себя громадные ватные штаны, кричит Воркис. — Хватайте их, Воркис! — кричит Алибаба Викторовна, так же избавляясь от своих камуфляжных одежд. — Не подпускайте к подвалу! — Вперед! — Маша с Фрявой одновременно пришпоривают Помогая. Тот пулей вылетает из сугроба и неожиданно несется в сторону, противоположную входу в подвал: прямо в руки Воркиса и Алибабы Викторовны. — Стой!! Не туда!!! Забыл, где у тебя зад, а где перед, Помогай? — Строгий окрик Фрявы приводит Помогая в чувство. Но к этому времени Воркис, растопырив свои пухлые ручки и полуприсев, как вратарь, уже подбирается к друзьям с одной стороны. Алибаба Викторовна заходит с другой. — Ничего, сейчас разберемся! — Помогай начинает вертеться на месте. — Все. Сообразил. Летим! — Он дает задний ход, каким-то чудом проскакивает мимо Воркиса и Алибабы Викторовны, огромными скачками несется через двор и скрывается в подвале.
Алибаба Викторовна отирает со лба пот, отбрасывает в сторону ненужный более прибор ночного слышания и устраивает своему непутевому мужу разнос: — Как вы могли так оплошать, Воркис? Это же уму непостижимо: пытаться выкопать то, что еще не закопано! Ну, рассказывайте, как эта идея пришла вам в голову? — Это все от усердия, Алла, — признается Воркис. — Впредь запрещаю вам так невежливо сокращать мое полноценное имя! Да и я, пожалуй, буду звать вас по-прежнему: коротко и по-военному точно: "Воркис". Итак? Привычно вытянув руки по швам любимых спортивных замызганных штанов (к этому времени он уже избавился от любимой же полосатой пижамки), Воркис видит, как, ожидая объяснений, Алибаба Викторовна играет острыми желваками на тощих скулах. — Просто я немного опередил события, Алибаба Викторовна. И всего-то на несколько минут. А вы раскричались! Подумайте, что такое, если разобраться, эти несколько... — На мониторе хорошо видно, как Воркис, вращая глазами, ищет и не может найти нужного слова. — Это же ничто, пустой звук, пшик — даже слов к ним не подобрать! Кто и когда их видел? Да и есть ли они на самом деле? Тем более что мы с вами вообще живем в Вечности! Считайте, что я сделал это из безграничной любви к вам. Кроме того, я полагаю, что у нас, в Вечности, "до" или "после" не имеет значения! — Говорить это без привычной бурной жестикуляции, продолжая держать руки по швам, очень неудобно, поэтому Воркис вовсю крутит головой, шевелит плечами и даже несколько раз привстает на цыпочки. — Вольно, — разрешает Алибаба Викторовна, и Воркис обмякает, и тут же с головой ныряет в стоящий поблизости мусорный бак, до верху забитый разноцветными отходами. Вылезает он оттуда с какой-то книжкой в руках: — Вот, послушайте, о чем вопиют "из бака" лучшие умы современности... — Воркис начинает быстро листать книжку (при этом Алибаба Викторовна незаметно для него тонко улыбается уголками рта) и, как ни странно, быстро находит нужное место, и начинает читать из книжки с такой поэтической страстью, которую в нем до этого момента предположить было нельзя:
Он переводит дух, снова быстро листает книжку: — А вот дальше:
Воркис пропускает еще несколько страниц: — Ну и последнее:
От услышанного взгляд Алибабы Викторовны становится мягче: — Теперь, видимо, придется лезть в подвал. А это страшно! — вздыхает она и добавляет мечтательно: — А что там, Воркис? Видимо на этот вопрос ответ у ее мужа готов уже давно: — Кошки, мыши, тритоны, мокрицы, плесень и всякое такое же... непраздничное. А, кроме того, — никому не нужные вещи и... трубы. — Трубы? — не может скрыть удивления Алибаба Викторовна и еще раз окидывает взглядом развороченный Воркисом двор. — Буквально целый подвал труб! — отвечает Воркис (уже по своей воле он вновь застывает перед камерой по стойке смирно). — Зачем же там столько труб, Воркис? — Этого никто не знает, Алибаба Викторовна. Ни один человек на свете! — Даже вы? Вы же сантехник! — наконец оценив и усердие, и позу проштрафившегося сообщника, улыбается Алибаба Викторовна. — Ну какой я, к черту, сантехник, Алибаба Викторовна? Такой же, как и вы — ботаничка! Но, между нами, я догадываюсь... — Ну? Я никому не скажу, Воркис! — И глазом, который в этот момент оказался к нему ближе, Алибаба Викторовна подмигивает мужу. — Точно? — переспрашивает Воркис и, не дожидаясь ответа, начинает признаваться: — Я думаю... — Ну, что? Что вы думаете? — Думаю, что их украли, — понизив голос, говорит Воркис. — Украли и спрятали. А чтобы никто больше не утащил, — соединили друг с другом сваркой. Ничего другого мне не приходит в голову! Кроме того, я сделал одно открытие... — Боже! Еще одно? Какое же именно, Воркис? — Вы никому не расскажете? — Нет. — Я уверен, что все трубы на свете соединены между собой! Помните школьную забавную задачку: "втекает и вытекает"? Услышав это, Алибаба Викторовна на мгновение в бессилии закрывает глаза. Потом открывает их и еще раз оглядывает развороченный Воркисом двор: траншеи, чернеющие на снегу кучи вывернутой земли, валяющиеся, где ни попадя, куски труб, какие-то доски, и тонко вздыхает: — Ну да... А в трубах? — Что? — В трубах мыши есть? — Нет, мышей там нет. Это я проверял — специально разваривал и снова специально сваривал. Мышей нет. Это точно. — Я вас опять прощаю, Воркис. Но это нехорошо!.. — журит Алибаба Викторовна. — Чего уж хорошего, Алибаба Викторовна! Но я исправлюсь. — Уж как я на это надеюсь, кто бы знал!.. — Алибаба Викторовна вздыхает. — Ну, что? Полезли в подвал? — в тон ей вздыхает Воркис. — Ничего не поделаешь, Воркис. Полезли. — С этими словами Алибаба Викторовна направляется к чернеющему подвальному входу, где только что скрылись беглецы. — Алибаба Викторовна! Вы куда? — окликает ее как-то не очень вежливо Воркис. Наблюдая за ним в этот момент, никто, наверное, уже не мог бы сказать, что этот человек только что отстоял по стойке смирно "целую вечность". — Как куда? Так в подвал же! — А трубы? — Что — трубы? — Мы же с вами говорили про трубы?.. — Ну, я думала, это так... вообще!.. Поэтическая фигура. — Посмотрите, какая отличная труба! — Где? — искренне не понимает Алибаба Викторовна. — Вон, в фонтане! — мотает головой в сторону замерзшего фонтана Воркис. — В фонтане? Но там же лед! Фонтан замерз! — А мы ледок возьмем и сколем... — Воркис приближается к фонтану, выхватывает из-за пазухи короткий ломик и первым же ударом сбивает с фонтана большую шапку желтого, пузырчатого льда. — Взгляните, какая аккуратная дырочка!.. — Вот эта?! — в замешательстве восклицает Алибаба Викторовна. — Вот эта дырочка? Да вы что! В нее и мышь не пролезет! Не говоря уже о вас, Воркис! — А если о вас, Алибаба Викторовна? — Что? Мне? Сюда? Да вы смеетесь! — Вовсе нет. Вы такая изящная, гибкая... Алибаба Викторовна заметно польщена, поэтому опять заговаривает с мужем голосом стареющей кокотки: — А вы, Воркис? — А я помчусь по верху. Чтобы перекрыть им к стеклышку все пути. Потом мы с вами где-нибудь встретимся. — Где именно? Я хотела бы это знать точнее! — Я буду вам стучать. Три раза подряд. — Но ведь там дальше тоже лед! — Алибаба Викторовна капризно поджимает сухие губы. — А я вам свой ломик дам. Хотите ломик, Алибаба Викторовна? — Нет, не хочу, Воркис, — честно признается Алибаба Викторовна, — Но, похоже, делать нечего. Поэтому давайте. Кроме того, я почему-то уверена, что там хотя бы нет мышей! — и о чем-то ненадолго задумавшись, она совсем ни к месту добавляет: — Говорят, специально "для бака" те же самые лучшие умы, о которых вы недавно упоминали, написали еще одну книжку. Называется она "Алибаба Викторовна и сорок разбойников". Сорок разбойников! Кругом! Воркис передает жене ломик, которым он только что скалывал лед, и та сует его в горловину фонтана: — Ого! Там крепко! — А вы размахнитесь посильнее, Алибаба Викторовна. — Так, что ли? — Говоря это, Алибаба Викторовна замахивается. — Из вас мог бы получиться отличный сантехник! — Не шутите так, Воркис. Мне это неприятно. Только ведь... — Что — только, Алибаба Викторовна? Вы передумали? — Только я ведь платье порву, Воркис! Вы не забудете подарить мне новое? На Новый год? Положите его под елку! Не изомните, я знаю вас! — говоря это, Алибаба Викторовна незло грозит Воркису. — Постараюсь не измять, Алибаба Викторовна. — Вы молодец, Воркис. Может быть, я опять разрешу вам немного сократить мое удивительное имя. Скажем... Али... Алиба... Нет, это для вас это будет слишком коротко! Лучше подлиннее, — например, Алибаб. А отчество пока так оставим — целиком. — До каких пор, Алибаб... Алибаб Викторовна? — настораживается Воркис. — До тех пор, пока вы не научитесь! — видно, что Алибаба Викторовна снова удовлетворена. — Я обязательно научусь, я... — начинает обещать Воркис. Но Алибаба Викторовна его обрывает на полуслове: — Ну, все, все, Воркис. Вперед! — она делает неожиданно сильный удар ломиком в горловину фонтана, отчего оттуда брызгает льдом. Тогда она делает еще один удар, сильнее, наклоняется, сует голову в трубу, и... вдруг начинает туда ввинчиваться: удары становятся чаще, веером летят ледяные брызги. Минута — и Алибаба Викторовна целиком исчезает в трубе. Воркис ногой грубо пинает фонтан. Потом пугается и пинает его еще дважды, нежнее. В ответ шум в трубе фонтана стихает, раздаются три отчетливых ответных удара. После чего работа в трубе возобновляется, и удары начинают звучать без перерыва, постепенно стихая внизу. — А говорила, не пролезет! — как-то не очень хорошо и, честно говоря, не очень красиво смеется Воркис. — Тьфу! — Он в сердцах плюет и тут же смотрит себе под ноги, на снег. — Ну вот, слюна замерзла. Будет знатный морозец. Крепко придется этой дуре подолбить! А я без помех займусь теперь нашим дивным стеклышком!.. Я такое придумал!.. Я!.. Я!.. Потирая руки, Воркис семенит на коротких ножках к входу в подвал и спускается на несколько ступенек лестницы. А когда всю нижнюю его часть тела на экране срезает, вклеивает негромким шепотом в фонограмму фильма непечатное слово (которое тут же забивается специальным тонким сигналом, предусмотренным для таких случаев автоматическим редактором) и исчезает совсем. Из подвала доносится и последнее, ни к кому конкретно, казалось бы, не относящееся, но от этого ничуть не менее страшное: "убью!". И после этого в новогоднем перекопанном дворе становится уже совсем нехорошо.
На видеопленке подвал Воркиса выглядит огромным и низким: покрытый плесенью потолок, стены в разноцветных потеках, сырость. Сырость такая, что местами по стенам даже сочится нехорошая вода. Все пространство подвала перегораживают трубы, а то, что свободно от труб, завалено хламом и затянуто паутиной. В углу гудит огромный котел. Посередине подвала на ящике сидит мрачный Воркис, переодетый... Алибабой Викторовной Яицких. В руках у него большой газовый ключ.
— Все эти ежики, зайчики, бабочки... — Воркис утирает со лба пот. — Терпеть ненавижу! А такое и она вряд ли смогла бы придумать: в этом костюме меня точно не узнать! — Несколько секунд Воркис молча грустит и вдруг признается: — Весь подвал обошел: ни волшебного стеклышка, ни Алибабы Викторовны — ничего. И как же все-таки я устал! — Некоторое время он снова молчит, потом продолжает: — Раньше, когда я был маленьким, я так не уставал, честное слово! Правда, раньше, когда я был маленьким, я был очень несчастным: дети, встретившись со мной, убегали и прятали от меня свои игрушки. Поэтому у меня и не было детства — я быстро миновал эту пору и сразу стал взрослым. В начале жизни у меня была другая фамилия! Но я так быстро рос, что обогнал свое сознание и теперь даже не могу ее вспомнить, на большой скорости столкнувшись со своей юношеской кличкой — "Дыркис", которая, вследствие почти мгновенного моего поумнения, тоже пропала вдали. А в пустое место паспорта влетела нынешняя фамилия — "Воркис". Видимо, от английского "work" — работа, работать, я работаю, ты работаешь, они работают, все работают, рабочий. И еще какие-то две таинственные буквы "И" и "Д". Ни один человек на свете не знает, что это такое — я спрашивал. Женился я уже сильно взрослым на вдове со странным именем Алибаба. И на этом жизнь моя кончилась! — Воркис вновь берет в руки гаечный ключ, замахивается им, чтобы ударить по металлу, и... внезапно опускает руку. — Пусть за это вечно сидит в трубе! — Проговорив это, он с силой закидывает газовый ключ за котел. После чего достает из кармана свой знаменитый складной перочинный нож и начинает страшно им щелкать, как хищным клювом: раскладывать и складывать... И, очень недовольный, уходит.
Надо сказать, что этот нож таил в себе многое... Не говоря уже об обыкновенных предметах, таких, как всякие там ножницы, ложки, штопоры, бритвы и зубочистки, из него вполне могла быть разложена такая необходимая в путешествиях вещь, как, например, туристская палатка. Правду сказать, не очень большая — не больше чем на одного человека... Почти сразу после ухода Воркиса из большой трубы, проходящей через весь подвал, вываливается Алибаба Викторовна Яицких в неподдающемся описанию виде... — Ну что мне сказать? — так же, как до этого Воркис, неизвестно кого и неизвестно зачем спрашивает она. — Моя жизнь всегда была тяжела. Особенно же невыносимой она стала после образования в ней кратера от удара одного очень активного идиота с утраченной в детстве фамилией. И кличкой "Дыркис", свидетельствующей о том, что ее хозяин намерен поглотить все, как черная дыра или труба. Даже не знаю, как его поточнее назвать? У него инициалы "И" и "Д". "ИДиот", должно быть? — И она трижды пинает ногой ни в чем не повинный котел. На стук перед Алибабой Викторовной мгновенно, как кликнутый из сказки Сивка-Бурка, является переодетый Воркис. — Вы опять обманулись или же... обманули, Воркис? — без тени удивления скучным голосом спрашивает Алибаба Викторовна. (И у смотрящих фильм не может не возникнуть подозрения: а не подслушивала ли все это время Алибаба Викторовна, в поисках Зеленого стеклышка обогнав мужа и притаившись в трубе?) На что Воркис пугается, прикладывает палец к губам: — Т-с-с! Как вы меня узнали?!! — Ну, это-то как раз не трудно: по запаху. Вы же сантехник! А мой нынешний наряд как можно назвать? — Да, Алибаб Викторовна, — соглашается Воркис. — Все трубы на свете воистину соединены между собой. Но ведь среди них встречаются и канализационные трубы! Возьмите, переоденьтесь. — В мгновение ока Воркис раскладывает перед Алибабой Викторовной свой знаменитый опасный перочинный нож и вываливает из него кучу тряпья. При виде которой Алибаба Викторовна брезгливо морщится... (Можно, конечно, предположить, что, поломавшись, она все-таки облачится в старую одежду своего мужа и сообщника, — а что ей еще остается? И тогда в подвале возникнет смешная карнавальная новогодняя путаница: где Алибаба Викторовна, где Воркис — поди тут разберись! Но происходит другое): — Авантюра со стеклышком, судя по всему, провалилась, — подводит итог неудачным приключениям Алибаба Викторовна. — Через несколько минут мы с вами разменяем вторую сотню тысячелетий, и я, теперь уже навсегда, навечно, останусь с седым, шестнадцатым... (она ждет: не возразит ли Воркис ей и на этот раз? Не возразил, смолчал, ладно) ...неприятным для каждой женщины волоском! А вы, Воркис?.. Нет, даже говорить на эту тему я не желаю! Нам следует подумать о работе... — Вот именно! — тут же с обычной готовностью подхватывает Воркис. — ...о новой работе! — строго обрывает его Алибаба Викторовна. Потому что старую мы, видимо, уже потеряли!.. Из этого неприятного положения, возникшего, конечно, только и именно по его вине, Воркис не успевает выкрутиться, потому что в подвале неожиданно в третий раз раздается стук по металлу: блямс! блямс! блямс! — И все-таки тут есть мыши! — негромко взвизгивает Алибаба Викторовна. — Вы снова обманули меня, Воркис! — И осторожно падает в обморок. — Боже мой! Троекратный стук! Второй Алибабы Викторовны в своей жизни я не перенесу! — побелевшими губами шепчет Воркис и так же осторожно теряет сознание. Металлический стук слышится ближе и, наконец, в подвал верхом на Помогае, не прекращая спорить, въезжают Маша и Фрява, и становится понятно, что это Помогай стучит по полу подвала своими металлическими ногами. Фрява спрыгивает с Помогая и быстро осматривает подвал: — Нет ничего!!! — Что ж это за Мурманск такой?! — всплескивает руками Маша и косится на молчащего Помогая. И идет к мутному маленькому подвальному окну, чтобы выглянуть из него на улицу: — В самом деле! Вон наш дом!.. И наше окно!.. И елка в окне светится! Елку видите? А видите, ей бабуля новую пику надела? — После чего Маша предлагает: — А давайте вернемся? И пойдем в школу. Там есть огромный актовый зал с блестящим паркетом. Ты ведь пригласишь меня танцевать, Фрява? Может быть, ну его, это стеклышко?! И тут молчащий Помогай взрывается: — Сказано вам: это Мурманск. И кончено дело! И имейте в виду еще вот что: нам необходимо осуществить задуманное до наступления Нового года, иначе завтра все придется начинать заново! — Только тут он замечает Воркиса и Алибабу Викторовну Яицких, лежащих в притворном обмороке, и добавляет: — И хватит вам все время спорить и препираться, и так из-за этого прибыли сюда последними! Ни Маша, ни Фрява на это справедливое замечание ответить не успевают, потому что в подвале вновь — в который уже раз! — раздается отчетливый металлический стук. — Ай! Тут мыши! — негромко вскрикивает Маша и падает в настоящий обморок. Плохо бы ей пришлось, если бы не подставленные вовремя Фрявины руки: — Ну какие в трубах могут быть мыши, дурочка?! — На что Маша отвечает, не открывая глаз: — Ты, Фрява, придумай, пожалуйста, что там стучит? — Ну, это, например... вода. — Вода? — Маша чуть приоткрывает свои красивые глаза. — Такая, знаешь, стукловатая вода: бежит себе потихоньку да потихоньку стучит. Не бойся, Маша. Вставай и пошли искать наше стеклышко! — А у тебя сильные руки, Фрява!.. — замечает Маша. — И без того большие и красивые глаза Маши распахиваются шире и становятся еще красивее. — Может быть. Я по утрам зарядку делаю... Я... — А по-моему, ты просто зануда, — вдруг жестко заключает Маша. — Я таких не люблю! — И поднимается на ноги, и тут же между ней и Фрявой вспыхивает короткая ссора: — А всех и не нужно любить. Ты ведь, наверное, согласишься с тем, что все люди разные? — начинает Фрява. — Может быть. — Раз так, значит можно допустить, что где-то должны быть и такие, как я? Это логично? — "Логично"! Как на математике! Но ее я тоже не люблю! — Маша обижается на Фряву все больше и больше. — А что вы сейчас проходите? — Все то же самое: дроби. Я бы тебе объяснила, что это такое, но для тебя это будет чересчур. И вообще, хватит! Хватит!! Хватит!!! Хватит!!!!! Тебя ведь не переспоришь никак! Кому нужна твоя логика?! — Думаю, есть люди, которые с ее помощью по одному-единственному стакану воды могут предположить, что где-то есть океаны!.. — о чем-то совсем уже непонятном для Маши заключает Фрява. — А океаны точно есть? — мгновенно забыв о ссоре, осторожно спрашивает Маша. — Думаю, да. — Большие? — Да, очень. — Неужели больше нашего фонтана? Только ведь этого все равно не может быть! Да? Но Фрява ничего не успевает ответить, потому что где-то рядом с ними вновь раздается громкий стук по металлу. А потом еще один и еще. — Ах, Фрява, — грустно улыбается Маша. — Я думаю, что на этот раз это все-таки мыши. И они очень большие! — И она начинает примериваться, чтобы поудобнее упасть в обморок перед Фрявой еще раз (ей, хорошенькой, легкомысленной, все бы играть!) — И, похоже, они к нам приближаются!! Металлический стук повторяется совсем близко. Свет в окне подвала вспыхивает ярче. Слышно, как где-то рядом одну за другой начинают открывать бутылки с шампанским: шпок, шпок, шпок. И после этого — ш-ш-шшш... ш-ш-шшш... ш-ш-шшш... — принимаются шипеть, как змеи, пенные струи. Это дружно провожают Старый год. Глаза Фрявы при этих звуках начинают подозрительно блестеть. — Год истекает! Скорей! — торопит друзей Помогай. И тут Маша выдает совсем уже неожиданное: — Значит, ты меня ни капельки не любишь? — спрашивает она Фряву. И Фрява окончательно теряется. — Все. Это конец! — замогильным голосом заключает Помогай, и совсем уже непонятно как заскакивает в фильм его навсегда отлетающая мечта: свободный мир, где живут настоящие Помогаи: там проносятся их быстрые тела, летят заплетенные в косички гривы, развиваются по ветру прекрасные, длинные, ухоженные хвосты... В этот момент начинают бить часы, отмеривая полночь. И вместе с тем за окном подвала в ночное небо взлетает с шипением ракета и по огромной дуге улетает прочь. Двор освещается сполохами фейерверка — наступает Новый год. Через подвальное окно видно, как из всех домов, подвалов и из разных щелей вылезают во двор опухшие от беспробудного праздника беззаботные люди, чтобы, взявшись за руки и, едва переступая ногами на утоптанном снегу, начать свой невиданный карнавал: хоровод, игру в снежки, катание на ледяной горке с бенгальскими огнями в руках, стрельбу из хлопушек, забавы с шелестящими змеями серпантина и прочее, прочее, прочее — все то великолепное и необычное, что случается с людьми только в новогоднюю ночь. (Из-за яркой вспышки света за окном подвала автоматикой робота совершенно некстати был включен электронный "шумодав", и изображение ненадолго "стерилизовало" — как на кадрах фальшивой, смертельно надоевшей всем нам рекламы.) От праздничного шума в полутьме подвала оживают обморочные Воркис и Алибаба Викторовна Яицких. Торжественно и гулко бьет последний двенадцатый удар. Вместо с ним из-за котла появляется невысокий сутулый человек в ватнике, ватных же брюках, кирзовых сапогах и "водопроводной" кепке, которую за ее сказочную неприхотливость так любят носить истопники во все времена. Увидев человека в ватнике, Помогай принимается метаться по подвалу и в отчаянии вскакивает на подоконник, и героически распластывается на окне, как на амбразуре, заслоняя своим телом льющийся в подвал свет праздничной ночи.
— Дядя Костя! — кидается Маша к вновь прибывшему, чтобы повиснуть у него на шее. — Дядя Костя, помогите нам! — Отыскав взглядом распластавшегося на окне Помогая, она улыбается ему: — Ты чего испугался, Помогай? Это же Дядя Костя, наш истопник. Он добрый! — Вижу, вы сюда за стеклышком явились?! — неожиданно спрашивает дядя Костя и незло грозит пальцем Воркису и Алибабе Викторовне: — Вот, значит, как вы мне служите? Так помогаете воспитывать благодарных детей? Приучаете их к этому новому миру? — Дядя Ко... Хо... Хозяин! — начинает мямлить Воркис и позорно валится на колени, прямо на грязный пол подвала. — Хозяин! — вторит Воркису Алибаба Викторовна и так же рушится с высоты своего роста на колени. — Накажите ее, Алибабу Викторовну, как следует! Такая непроходимая дура, слов нет! Секретик для вас я найду и без нее. На что он ей? — скулит Воркис. С таким развитием событий Алибаба Викторовна не согласна: — Лучше наказать, Воркиса, Хозяин! — негромко и по возможности вежливо вскрикивает она. — Я его перехитрила. Я уже давно все поняла и только прикидывалась идиоткой, его испытывая, следя! — Вам вовсе не нужно было ею прикидываться! — негромко и по возможности тоже вежливо шипит, как подожженная новогодняя петарда, Воркис. После этого они начинают неслышно пересвистываться друг с другом злым шепотом. — Пожалуй, я накажу вас всех! — снова незло грозит дядя Костя. — А тебя, Помогай, больше других! Пожалел я тебя тогда в ноябре, помнишь?.. "Помогай обыкновенный, большой энциклопедический словарь, дополнительный том, страница триста шестнадцать..." — И сноска! — упрямится Помогай и с тяжелым вздохом слезает с окна. — И маленькая сноска! — соглашается дядя Костя. — А наказ мой ты не забыл? Не попадаться мне на глаза! И все-таки привез их ко мне в Мурманск?! Ну что с тобой за это сделать? — С этими словами дядя Костя достает из-за котла ножовку по металлу и идет с ней к Помогаю. — Дядя Костя! — в страхе кричит Маша. — Что вы хотите сделать? — Машу вдруг начинает бить крупная дрожь. Дядя Костя улыбается ей: — Ну, если ты об этом просишь, Маша... — Он прячет ножовку за котел и так странно и рассеянно смотрит на Машу, что ту вновь начинает сотрясать крупная дрожь. — Сейчас я тебе объясню... Основные несчастья на земле происходят от непомерных человеческих желаний. А я дал людям все! Избавив их от старости и связанных с ней разочарований и прочих неприятных последствий. И, кроме того, придумал им массу игрушек, великолепно развил зимние виды спорта: одиннадцать олимпийских чемпионов по лыжам только за один день! Каково? Мягкая зима, чистый, с морозцем, воздух, утренняя гимнастика, блоковский снежок... Курорт, благодать! И всего этого вы хотите их лишить? Боюсь, они вас не поймут! — Дядя Костя кивает на окно подвала, за которым шумит карнавал и, подождав немного, добавляет: — Вы, конечно, можете возразить, что пока они веселятся, кто-то должен работать, чтобы оплатить все эти страшные расходы! Правильно. Потому что Зеленое стеклышко — это лишь половина дела! — Говоря это, дядя Костя счастливо смеется и потирает руки. — В том-то и заключается настоящее волшебство, что за них давно уже работают... деньги! Деньги выращивают в теплицах хлеб, собирают урожай, пекут пироги... Вот только подавать их на стол пока приходится вручную. Но в ближайшее время я отрегулирую и этот вопрос. Деньги кормят и доят коров на прекрасных, просторных, хорошо вентилируемых фермах... — Не дождавшись и на этот раз возражений, он говорит: — Вы, понятное дело, можете заметить, что деньги тоже должны браться откуда-то?! – Дядя Костя вновь счастливо смеется: — Они и берутся. Из других денег. Деньги делают деньги. Это известно даже ребенку. Вечный двигатель человечества не только изобретен, он уже давно работает! А что можете предложить людям вы? — И, выдержав по его представлениям достаточную паузу, заключает: — Вот видите!.. Вчера мне принесли несколько замечательных проектов. — С этими словами, кряхтя, дядя Костя лезет куда-то за котел, достает оттуда и разворачивает легкие бумажные трубы каких-то чертежей. — Только один из них: телескопическая карманная новогодняя елка с надувными игрушками. Что вы на это скажете? — Дядя Костя нажимает на котле какие-то кнопки, и в его руках тут же появляется крошечная уже готовая новогодняя елка. — А насчет смысла жизни мы можем и поспорить. Думаю, он в получении удовольствий. Не так ли? Не станут же люди на земле жить ради несчастий! Кто с этим согласится? Разве что сумасшедший?! Бабуля? Да, она вечно будет болеть. Может быть, ей даже будет все хуже и хуже. Но зато она никогда не умрет! Я накормил людей! Я дал им счастье! Я воплотил в жизнь давнюю мечту человечества: Я СДЕЛАЛ ЕГО БЕССМЕРТНЫМ! — В подтверждение своих слов загадочный истопник кивает на цифру “100 000”, горящую высоко в темном небе за окном подвала. — Остановив "прекрасное мгновенье", — пользуясь выражением "из бака". — Он внимательно смотрит на Фряву. — Для философов тоже найдется дело в этом мире: сколь угодно долго они могут думать о вечном. Выгляните из окна: в городе царит счастье. И ему нет конца! — А Синича? Синича, моего друга, ты куда закатал, Хозяин? — наконец решается подать голос Помогай.
— Чем счастья больше, тем оно вечнее! Не так ли? Под сводами подвала раздается негромкий голос Фрявы: — Праздник, который вы нам устроили, это праздник вечных второгодников! Видимо, этого дядя Костя не ожидал. Он выдерживает паузу и добавляет с уже знакомой холодной улыбкой, от которой крупной дрожью Машу пробивает в третий раз: — Я мог бы вас, друзья, просто уничтожить... — Нас теперь... пятеро! — не очень уверенно возражает ему Фрява. На это дядя Костя морщится и продолжает так: — ...но, пожалуй, я сделаю иначе: я... отдам вам ваше стеклышко. Легко! Надеюсь, вы используете его по назначению? — Некоторое время дядя Костя любуется произведенным эффектом и снова странно и рассеянно улыбается, отчего Машу в очередной, в четвертый, кажется, раз, пробивает крупной дрожью. — Дядя Костя, вы нас обманете! Потому что я догадалась, кто вы... Мне бабуля про вас книжку рассказывала! — кричит она.
— Небось, "Кащей Бессмертный и Василиса Прекрасная"? — веселится дядя Костя — Ну что ж, Кащеи не люди, по-вашему, что ли? Мне ведь почти миллион лет, я стар и мудр. А тебе, если не ошибаюсь, еще нет и двенадцати? Стыдно мне обманывать малолетних. Да еще в юбилей! — с этими словами он достает из кармана ватника Зеленое стеклышко Машиной бабушки и смотрит через него на свет. — Как красиво!.. Если взглянуть в полночь через него на улицу, год начнется заново: клонируется, — говоря техническим языком! — Вот оно что! — вырывается у Фрявы. — Зеленое стеклышко! Моя мимолетная молодость! — не своим голосом взвывает на одной ноте, как циркульная пила, Алибаба Викторовна и заламывает руки, и тянет их к дяде Косте. — Мое непрожитое детство! Верните мне его! — вторит ей Воркис и так же тянет к Зеленому стеклышку свои руки с пухлыми, как булки, ладонями. — К чему вам детство, Воркис? — строго спрашивает Алибаба Викторовна и сама себе отвечает: — А! Я поняла! Вы хотите сбежать туда от меня? Потому что вы не способны к вечной любви, да? У вас это не получится! Я вам запрещаю! — Готов держать пари: вы первыми не выдержите в мире, который хотите навязать другим! — добавляет к сказанному дядя Костя. — Он просто не мог его не украсть! — вворачивает Помогай. — И еще, наверное, календарь накрутил!.. Как же я сразу не догадался?! Не обращая внимания на Воркиса, Алибабу Викторовну и Помогая, дядя Костя обращается к Маше и Фряве: — Знаете его историю? Она проста! Ведь только в детстве мир полон скрытых значений и тайн. Потом — циничными, взрослыми — люди смиряются с ними или перестают обращать на них внимание. Но ведь тайны от этого не исчезают, да и меньше их не становится. Не так ли? Вот и с этими стеклышками та же беда: люди со временем забывают о них или выбрасывают. А Машина бабушка — единственная из всех — сберегла! Позаимствовать его у нее было делом техническим. И, выражаясь техническим же языком, — "триальную версию довести до релиза". Конечно, пришлось помучиться! — С этими словами дядя Костя протягивает Зеленое стеклышко Маше. — Но только я хотел бы спросить тебя, Маша... Что ты с ним собираешься делать? Ведь это все... — Он кивает на окно подвала, за которым кружится и светится карнавал. — И праздник, и все остальное... Благодаря одному Зеленому стеклышку! Маша изо всех сил сжимает в кулачке бабушкино маленькое сокровище и молчит. В наступившей тишине становится слышно, как шепчутся Воркис с Алибабой Викторовной: — Что же нам делать, Воркис? Думайте быстрее! Закончится этот диспут, и он нас накажет за то, что мы!.. Думайте! Думайте! — Думаю, Алибаб Викторовна, думаю! — Сокращайте, Воркис! — шепотом же визжит Алибаба Викторовна. — Вы что, ненормальный? — Сокращаю. Алиба... Викторов... Алиб... Викто... — Еще сокращайте! Отрывайте к черту все лишнее! — продолжает негромко визжать Алибаба Викторовна. — Алиб... Викт... Али... Вик... Ал... А... В... В... — Воркис издает губами пустой звук и разводит руки в стороны. — Извините, но пустой звук получается! — Ты спрашивала, о чем я думаю, сидя за баком? — Фрява решает вернуть Машу к действительности. И Маша вдруг отвечает Фряве так: — О том, что жизнь не может быть бесконечным праздником! Да? И еще о том, что жизнь не должна быть жирной и сытой! О том, что жизнь должна быть свободной! Я же ведь не безнадежно, не бесконечно, не повсеместно... глу! — С этими словами она поднимает высоко в руке Зеленое стеклышко, намереваясь разбить его вдребезги о бетонный подвальный пол. Помогай кидается к Маше на помощь: — Счастье — это в самом деле свобода! Это путешествия! Это погоня! Это ветер в лицо! — Повертевшись на месте, он исправляется: — В крайнем случае, — в хвост! Счастье это лишения! Это ночь в палатке под снегом и дождем, озябшие ноги и промокший свитер! Это насморк! Больные гланды! Это гитара и песни у костра под звездным небом!.. От Помогая дядя Костя отмахивается даже небрежнее, чем до этого от Воркиса и Алибаба Викторовны: — Подумай хорошенько, Маша, ведь ты лишишься торжества! — Плевать! — Маша не отрывает от Фрявы сверкающих глаз. — Но может статься, у тебя не будет сытой жизни! — продолжает гнуть свое дядя Костя. — Подумаешь! Я ее никогда не любила! — А как же карнавал? Танцы? Блестящий паркет? — говоря это, Дядя Костя тонко улыбается. — Танцы? Ах, танцы!.. Самые мои с бабулей любимые! — Маша чуть не до крови закусывает хорошенькую нижнюю свою губку: — Ну что ж, обойдусь как-нибудь и без них! Зато я вырасту и выйду замуж за любимого человека. Да? — Глаза Маши при этом начинают подозрительно блестеть. — Не все же мне оставаться малолетней!.. Я ведь... — Она понижает голос до свистящего шепота: — Я ведь любить хочу! А если повезет, то и быть любимой! Мне бабуля про это рассказывала!.. — Бабуля? — подхватывает дядя Костя. — Но ведь ты забыла о ней! Или нет? На мгновение Маша замирает: — В самом деле!.. — она смотрит на дядю Костю и чувствует, чувствует, как он высверливает ей душу своим холодным электрическим взглядом. Помогай (на то ведь он, в конечном счете, и Помогай) вновь кидается Маше на помощь: — Бабуля выйдет из дома под весеннее солнце и тут же поправится. Ведь стыдно болеть в самое прекрасное время года — весной! Зато вернутся, наконец, из бесконечной командировки твои родители, Маша. Ты хоть немного помнишь о них? — Борьба в подвале за Машу разгоралась не на шутку. — Откуда тебе это известно? — сквозь слезы спрашивает Маша. И тут Помогая прорывает: — Страшное несчастье постигло нас всех поздней осенью, боюсь ошибиться — лет пять назад — в тот момент, когда он задумал создать этот отмороженный мир, живущий одним днем. В застывшем времени мы все увязли как мухи в сиропе!.. — кричит он. — Отмороженный да замороженный! — смеется дядя Костя и незло грозит Маше и Фряве: — Насекомые, меду прочим, тоже вернуться! — Решено, — заключает Маша и вновь поднимает руку со сверкающим Зеленым стеклышком к подвальному потолку. — В интересах истины!.. И... И... — Постой Маша! — устало просит дядя Костя и как-то чересчур внимательно смотрит на Фряву. — Иногда истина бывает очень неожиданной! — Он еще немного ждет: не изменит ли Маша своего решения? — Не передумала? Что ж... Но на твоем месте я бы вначале постарался исполнить сокровенные желания своих друзей. — И вновь как-то странно смотрит на Фряву. — Да, конечно. Я об этом не подумала, — соглашается Маша. — Что тебе больше всего хочется, Помогай? — Ну, это все очень обыкновенно: новые ноги, голову, хвост... И всякое такое прочее! — от волнения Помогая даже зашатало на месте и поволокло по подвалу. Маша смотрит на Помогая через Зеленое стеклышко, и Помогай преображается: у него появляются новые ноги, голова, длинный волнистый хвост... — все то, о чем он так давно и так страстно мечтал. — Ты... что, уходишь? Помогай! Куда? — изумлению Маши, кажется, нет предела. — "Помогай обыкновенный, из племени простых Помогаев"... И сноска! — И очень маленькая сноска, — ворчит дядя Костя. — Фольклорный герой. Фольклорный, — то есть вымышленный. Не натуральный! — Но все-таки герой! — легко парирует Помогай и отвечает Маше: — Туда, где живут настоящие Помогаи — где ветер в лицо, свобода, промокшие ноги, гитара и песни у костра под звездным небом! Спасибо, Маша. Прощай. — С этими словами Помогай и исчезает из подвала. — Хорошо. Прощай, Помогай, — соглашается Маша, справившись с собой. — Теперь ты, Фрява... Чего хочешь ты? Подумай хорошенько! — Заметно, что к горлу Маши подступает комок. На свой вопрос она слышит еще более неожиданное: — Больше всего на свете я хочу узнать: кто я на самом деле? — А я думала, что ты... Мне почему-то казалось... — начинает Маша и не может договорить: из ее глаз сами собой начинают катиться слезы. — Хорошо. — Сквозь слезы, через Зеленое стеклышко она смотрит на Фряву, надеясь, что Фрява превратится в прекрасного юношу, ее будущего товарища. Но происходит иное: вместо Фрявы посередине подвала стоит некрасивая девушка в больших очках с толстыми стеклами. — Ах! — обмирает Маша. Она беспомощно оборачивается к дяде Косте, словно прося совета. — Ты разочарована, Маша? — нехорошо усмехается тот. — Какое отвратительно волшебство! — шепчет Маша. — Ты тоже хочешь уйти от меня, Фрява? — Да, — отвечает ей Фрява. — Но ты должна продолжать, Маша. Чтобы со временем не превратиться в такую же, как я: когда-то я тоже мечтала о вечной любви. А потом на все махнула рукой: ни к чему. Только расстраиваться!.. Пойду запишусь в библиотеку! Спасибо, Маша. Прощай! — с этими словами и Фрява, как до этого Помогай, исчезает из подвала. — Помоги же и мне, Маша!!! — визжит Алибаба Викторовна на какой-то совершенно уже нечеловеческой ноте. Маша смотрит через Зеленое стеклышко на Алибабу Викторовну, и та превращается в молодую, полную злых сил учительницу ботаники. — Сегодня у нас контрольная на тему: вакуоли и их место в бесконечном учебном процессе! — тут же начинает визжать на весь подвал Алибаба Викторовна. — И мне! И мне! Я ведь тоже такой несчастный! — истошно орет тоже на весь подвал Воркис. Маша смотрит через Зеленое стеклышко на Воркиса, и он из Алибабы Викторовны превращается в юного “Дыркиса” — драчливого и упрямого. — Еще не поздно остановиться, Маша! — дядя Костя уверенно протягивает к Зеленому стеклышку свою сильную короткую руку. — А вам, дядя Костя? Что ВАМ хочется больше всего? — неожиданно спрашивает его Маша. Хозяин подвала явно не ожидал такого поворота событий: — Мне?.. Я уже старый и уставший человек, Маша, хоть и немножко Кощей... Мне почти ничего не нужно от жизни. Я ведь В САМОМ ДЕЛЕ хотел всем вам добра!.. Не веришь? Тогда... Оставь мне малость от моего вечного праздника. Хотя бы затем, чтобы ты смогла к нему в горькую минуту вернуться!.. Маша смотрит через Зеленое стеклышко на дядю Костю, и он начинает уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться, пока не превращается в крошечную фигурку (даже не разглядеть какую именно, хотя любопытно было бы, конечно, взглянуть на маленького Кащея Бессмертного, явившегося миру, по его словам, почти миллион лет назад), которую Маша вешает на новую карманную телескопическую новогоднюю елку.
— Не предполагала, что вы могли быть таким обворожительным ребенком!.. Во... Во... Даже не знаю, как вас теперь называть!.. — улыбается Воркису Алибаба Викторовна. — А вы — такой неподражаемой мамашей!.. — в ответ улыбается тот. — Думаю, я смогла бы вас немного повоспитывать. И, может быть, после этого даже усыновить!.. — предлагает Алибаба Викторовна. — Тогда... Бежим! — соглашается Воркис и губами издает "пустой звук". — Куда? — тут же пугается Алибаба Викторовна. — Вперед! В новую жизнь! Занимать в ней вакантные места! Пока их еще не расхватали! — губами Воркис вновь издает "пустой звук", отпихивает в сторону Алибабу Викторовну и кидается к потухшему котлу. Алибаба Викторовна взвизгивает: — Мы из-за вас застрянем, Воркис! Вас заклинит! — А вот и нет! Я теперь это... ого-го! И еще я по утрам зарядку делал! — Я надеюсь, это стопроцентное вранье, Воркис? — Это вранье на все двести процентов! — в третий раз Воркис издает губами "пустой звук", складывает вместе — одна к другой — свои кондитерские ручки над головой, вытягивается в струнку и "ласточкой" ныряет в котел. — Талантлив, сволочь! — вырывается у Алибабы Викторовны с восхищением. — Я и не думала! — И она так же "ласточкой" летит в котел вслед за Воркисом. Маша остается в подвале одна. Если, конечно, не считать дяди Кости, хозяина подвала — бывшего истопника, бывшего сказочного Кащея Бессмертного, бывшего Начальника Управления работ (“вклеивает” в фонограмму один из приглашенных мечтателей), теперь болтающегося на веревочке на телескопической елке, притороченной к новогоднему чертежу. — Все это, наверное, очень хорошо. Только почему-то я чувствую себя ужасно несчастной! — вздыхает Маша.
Выйдя из темного подвала на свет, Маша щурится и видит хорошо знакомый ей двор. Только теперь здесь плохо и сыро: повсюду, куда ни глянь, видна выступившая из-под огромных сугробов многолетняя грязь, оттаявшая деревянная катальная горка. Посередине детской площадки торчит вновь заткнувшийся фонтан с наполовину застрявшими в его трубе Воркисом и Алибабой Викторовной Яицких. — Ничего. Пусть немного тут посидят, — решает, разглядев их, Маша. — А фонтан потом мы починим. Пригласим к нему настоящего сантехника!.. — Маша подходит к фонтану, вкладывает в руки Воркиса и Алибабы Викторовны по утюгу и отходит полюбоваться на свою придумку. И вдруг улыбается: — Фонтан с утюгами. Спорить могу: чего-чего, а такого ни в одном другом городе не найдешь! — И добавляет: — Холодно! И какая кругом ужасная грязь! Страшная моя весна! В этот момент во дворе появляется Дед Мороз с тяжелым ящиком. — Ну вот, — улыбается ему Маша. — Сейчас перекусим чем-нибудь праздничным! Но неожиданно тот снимает фальшивый накладной нос вместе с фальшивой бородой и усами, стаскивает с себя ватные одежды и превращается в Рабочего человека, которого Маша в первый момент страшно пугается, вспомнив недавнюю угрозу Дяди Кости: “Боюсь, они вас не поймут!”. Но Рабочий человек открывает ящик с инструментами и шумно вздыхает: — Эх, и накопилось работы! Крыша дома течет — раз. Детскую площадку давным-давно пора ремонтировать — два. Ну, и все остальное прочее — это три. — Он начинает поправлять покосившийся "грибок" на детской площадке, для чего берет в руки молоток и гвоздь, и подбирает с земли отвалившуюся доску. Размахивается и... больно бьет себя по пальцам молотком. — Ай! — вскрикивает он, как до этого Воркис, медицинским голосом. — Руки с похмелья дрожат, совсем отвыкли работать. Ну, ничего — это ведь мой первый гвоздь после такого страшного перерыва!.. — Рабочий человек перекладывает молоток в другую руку, еще раз бьет им по гвоздю и на этот раз загоняет гвоздь в доску по самую шляпку. — Ох, и надоел же всем нам этот веселый праздник! — Бывший Дед Мороз человек и поднимает голову вверх, к открывшемуся между домами чистому небу, не узнавая его. Походив по залитому непривычным светом разрушенному двору, Маша вдруг замечает: — Почему-то бабуля во двор не идет!.. — И, видимо, что-то сообразив, в страхе кричит: — Бабуля!!! Нет! Я не хочу! Если бы только можно было все вернуть обратно, назад! Тоненький хриплый голосок начинает что-то пищать возле ее ног, привлекая к себе внимание. Маша вслушивается в его писк: "Нет ничего проще. Ты вправду этого хочешь, Маша?" Маша с удивлением, к этому времени уже о ней забыв, разглядывает под ногами карманную новогоднюю елку и единственную на ней игрушку: — Я? А разве это теперь возможно? Без Зеленого стеклышка? Но что тоненький голосок пищит опять: — На то он и бессмертный, Кащей-то! Ты смахни снежок с сугроба, Маша, смахни... Видишь, сколько его еще под снегом? Пусть и не совсем зеленого, пусть голубоватого или даже вовсе серого волшебства... Решай! Под ногами Маши взрывается маленькая хлопушка и в воздух взлетает небольшое разноцветное облачко конфетти. И Маша вконец теряется: — Да! Я хочу! То есть, нет! Я... — она растерянно окидывает взглядом заваленный сугробами и насквозь вымороженный за долгие годы двор, нависшие над ним с крыш домов многотонные снежные языки и гигантские сосульки, и растерянно тянется за кусочком старого грязного льда Ужасное видение (как будто кто-то отмотал пленку фильма назад и вновь ее запустил) проносится перед нами в волнистой дымке: Маша опять стоит в темном подвале рядом с котлом, где бушует страшный огонь истомившегося Прометея-Синича с солнцем на удивительных крыльях. За окном подвала сверкает разноцветными огнями "кремлевская" новогодняя ель, а напротив нее улыбаются Воркис с Алибабой Викторовной Яицких. Где-то тяжело и гулко бьют часы, отмеряя первые удары из положенных им двенадцати... — Я... Я... — начинает мяться Маша и никак не может подобрать нужных слов, и осекается, потому что замечает влетевшего во дворе Помогая. (На то он все-таки и Помогай, этот фольклорный, то есть, настоящий народный герой!) — Стой, Маша! Стой!.. — издалека кричит он. — Он смеется над тобой! Все внутри человека, в его душе. Как и Зеленое стеклышко детства — навсегда! И свобода, и счастье, и настоящая любовь... Не ее ли ты ждешь? — Помогай едва успевает притормозить возле сугроба, чтобы не налететь на Машу. Молчит Маша, не знает, что ему ответить. — То, что ты видишь вокруг — это, конечно, еще не взаправдашняя весна, а только небольшая оттепель, из тех, что случаются даже среди лютой зимы, —продолжает втолковывать Помогай. — Завтра может вновь ударить мороз. Но через семь дней наступит Рождество. А для многих и многих вера в него и есть истинное бессмертие! И для твоей бабули тоже! Думаешь, она не догадывалась, чем кончится эта история, отправляя тебя в ночь? И опять в ответ Маша лишь тяжело молчит. — Видишь, узкой улицей бегут сюда со всех ног два человека? Это твои родители, Маша!.. Они страшно соскучились по тебе! И еще тебе от Фрявы привет! — с отчаянием заключает Помогай. Услышав о Фряве, Маша, наконец, расклеивает пересохшие губы: — Может быть, Фрява была права и она, настоящая, все-таки есть?! Наверное, и океаны тоже где-нибудь есть, а не только наш фонтан?.. Однозначного ответа на эти вопросы, разумеется, нет. И во дворе наступает тишина. Слышно, как где-то звенит противный школьный звонок, и слышится голос, чем-то напоминающий противный голос Алибабы Викторовны Яицких: "Перемена закончилась! Все на урок! Все-все на урок!" И голос, похожий на голос юного "Дыркиса", отнимающего у маленьких детей игрушки — видимо, к этому времени они уже сбежали из фонтана. — Звонок на урок... А я ведь так ничегошеньки и не знаю! — одними губами шепчет Маша и едва заметно улыбается, по-прежнему сжимая в кулачке кусочек льда. И вдруг, что-то сообразив, с облегчением добавляет: — Значит, Рождество будет через семь дней?.. Тогда... Видимо, и Алибаба Викторовна, и все остальные об этом забыли, но совсем нетрудно посчитать: сегодня первое января! А бабуля мне говорила... И это, конечно, правильно: у школьников всегда в это время... начинаются каникулы!!! Да? КОНЕЦ ФИЛЬМА Эта невеселая улыбка и отпечаталась на последнем кадре, сделанном роботом-невидимкой: кончилась сказка, началась какая-то новая история и, похоже, в Счастливом Городе появился первый не очень счастливый человек. Роботу-наблюдателю был послан бодрящий сигнал, после чего тот очнулся от электрического сна и лихо покатил на базу, откуда некогда был отправлен в путешествие. А ученые, собравшиеся на Первый Всемирный конгресс, посвященный проблемам человеческого счастья, вздохнули и принялись писать научный комментарий к увиденному. Показания трех лабораторных мечтателей, несмотря на то, что они не сговаривались, в общих чертах совпадали. Из чего можно было сделать вывод, что все они практически одинаково видели иллюзорный мир. А это в свою очередь могло означать только одно: этот мир в самом деле существовал и жил хоть и во взаимосвязи с реальным миром, но по своим, еще до конца не исследованным, законам. Существовал и Счастливый Город вместе с Машей, Фрявой, Помогаем, Воркисом, Алибабой Викторовной и дядей Костей. А также Машиной бабушкой, Рабочим человеком, Машиными родителями и подругами и другими населявшими его людьми. Что же касается дяди Кости... То он тоже, как это ни странно, оказался мечтателем. Мечтателем в воображаемом мире, — то есть дважды мечтателем или мечтателем в квадрате. А идеи, реализованные им в лабораторных условиях волшебной сказки, оказалась столь заразительны, что их отголоски долетели и до нашего реального мира, вскружив в нем многие некрепкие головы... Но это уже совсем другая история.
|
сделанные роботом во сне:
самым неожиданным оказалось то, что на
мониторах сразу же сменилось время года — наступила зима. Возник тот же самый
речной пляж, но теперь зимний, неуютный,
занесенный снегом. А на противоположной
стороне замерзшей реки встал Колдовской
лес... Куда через речку по льду тут же и
вкатил робот. Прозвучало несколько
малопонятных слов, сказанных очень
маленькой (не больше гриба!), древней,
совершенно седой женщиной. Мелькнул
клубочек ниток у нее в руках. И... опять
началось путешествие. На этот раз за
клубочком, оставлявшим едва заметный
след на снегу. И через некоторое время
робот-наблюдатель въехал в Город, не
обозначенный ни на одной карте мира,
поплутал немного по его улицам,
шарахнулся от автомобиля в какой-то двор
и там затих.
К этому времени в лабораторию были
призваны трое из наиболее известных в
мире мечтателей. Им объяснили задание,
чтобы в будущем они смогли дать свои
показания, которые можно было бы подшить
в папку. С этой минуты все ученые мира
через сеть Internet начали слышать и видеть
происходящее. Они понимали, что, как чаще
всего и бывает в жизни, объяснений ему не
будет. Лишь изредка мелькнут отдельные
догадки, счастливые и случайные, а
научный комментарий к происходящему
можно будет написать потом, позже, когда
удастся обдумать увиденное.
Воркис
понижает голос до шепота:
—
Стой, тебе говорят! — вторит ей вторая,
налетая на девушку. — Выкопала? Не
успела? Свежих ям нет? Значит, он еще тут!
Копайте, копайте, Вор!..
Маша
оглядывает Фряву с ног до головы и
говорит:
— Выходит, ты не учишься?
Снежные
бабы, на которых указывает Помогай, к
этому времени подбираются к друзьям
совсем близко. И неожиданно начинают
стаскивать с себя тяжелые маскарадные
костюмы, превращаясь одна в Воркиса,
другая — в Алибабу Викторовну Яицких.
—
Ну, ты скажешь тоже – “закатал”!.. Твой
Синич всему городу тепло дает! — с этими
словами дядя Костя распахивает дверцу
котла, и подвал заливается
пронзительным, нестерпимым, как
электросварка, светом: в глубине котла
виден прикованный, словно Прометей,
сказочный герой Синич с солнцем на
удивительных, ослепительно-синих
крыльях. Показав пленника, Дядя Костя
закрывает дверцу котла, щелкает
переключателем на его боку, проверяет
какие-то прикрепленные к нему приборы и
что-то записывает в лежащий тут же
журнал.
—
Ну, теперь, кажется, все! — заключает
Маша и с размаху бьет Зеленое стеклышко
об пол подвала, и оно разлетается по
сторонам зелеными брызгами.
И тут же истомившийся в неволе Синич
молнией вырывается из котла на свет,
разбив окно подвала и засыпав осколками
стекол двор. Мгновение — и он взлетает
вверх, унося солнце на своих огромных,
удивительных, ослепительно-синих
крыльях. И эти синие крылья в ночной,
неурочный час он распахивает над темным,
заснеженным, выстуженным, дремучим,
веселым Городом... И после этого зима
начинает отступать. Вечный Новый год
кончается, а вслед за ним кончается и
Вечность: становится слышно, как где-то с
крыш начинают падать на освобождающуюся
от многолетних сугробов землю первые
капли воды. Фонтан за окном страшно
урчит и извергает из себя ржавую струю,
затыкается, а потом начинает бить не
переставая. И тогда в самом деле
наступает Бессмертие — праздник
вечного обновления.