ДОЩЕЧКА ЧЕРЕЗ ЛУЖУ(сказка про Четверг)
Глава вторая
Это был заброшенный пионерский лагерь. Еще недавно тут копошилась под присмотром вожатых пионерская жизнь, топталась теплыми вечерами на танцплощадке, проносилась по стадиону, где, взлетев на флагштоке, расцветал под солнцем синий, спортивный, почти свободный флажок. Теперь же в лагере было тихо. Лишь мелькали в разросшихся кустах какие-то бледные непионерские тени да блестел в лучах уходящего в этих местах каждый раз словно навсегда солнца Финский залив. Лето неумолимо летело к концу. (Видимо, оттого оно и названо "летом", что так быстро пролетает, в отличие от зимы или осени, которые обычно стоят как обмороженные.) Рассветало. На крыльце одного из опустевших бараков (которые в прежние времена мы кокетливо называли корпусами) под развешенным бельем сидели какие-то две: бабки не бабки, женщины не женщины, а так, непонятно что. В ватниках. — Аглайка-то... На пятый круг пошла, оглашенная! А число сегодня, интересно, какое? — спрашивала молодая, та, которую впоследствии мы будем называть Лизкой. — Число!.. Какое может быть число ни свет ни заря? — начинала ворчать старая, зовущаяся Петровной, при этом как-то неожиданно заразительно — от уха до уха — зевая. — Опять "чотьверг", что ли? — вновь лениво спрашивала Лизка, изо всех сил борясь с ответной зевотой, но так и не сумев ее превозмочь. — Ну, — отвечала Петровна. После этого Лизка тоже принималась тихонько ворчать: "Третий день ведет себя как ненормальная! Я вот что не понимаю: вчера был четверг, позавчера четверг, и сегодня, как нарочно, снова он!.. Свихнуться же от этого можно!" А после просила: — Пусти диктора, Петровна?.. — Отстань, — лениво отмахивалась та. — Число хотя бы узнаем, — так же лениво продолжала настаивать Лизка. — Лень, — заключала Петровна. — Потом.
— Думаешь, в городе мы кому-то шибко нужны? — спрашивала Петровна, проследив направление Лизкиного взгляда. — Книжек про нас теперь никто не читает, да, пожалуй, что уже и не пишет. В ходу мультики нерусские сплошняком. Опять с цыганами ходить, людей обманывать? — Жуть, — ежилась Лизка и отворачивалась от манящего ее залива. — Словом — "second hand", — как говорят теперь про таких, как мы. Темное прошлое Родины. Отстой. Да... Терпи, Лизка! Что-нибудь придумаем. Они помолчали. — А помнишь, мы в сказке на театре
играли? — вдруг оживилась Лизка, и ее
глаза заблестели. — Все думали, что мы
роли разучили, а мы... — Лизка прыснула в
кулак. — Цветы, как настоящим актрисам,
дарили!.. Говорят, в городе колдовство
опять в моду входит. Легким таким
фасончиком... Навроде флера!.. — Под
взглядом Петровны Лизка осеклась и
вдруг взвилась: — А тут мы скоро совсем в
бомжих превратимся! Аглайка вон — уже
умом тронулась! — Лизка, не глядя, мотнула
головой в сторону стадиона, по которому
с раннего утра как заведенная носилась
кругами какая-то фигура. — Тихо ты, — зашипела Петровна. — Сюда идет. Лизка прикусила язык и начала хлопотливым шепотком: "Слушай, слушай, Петровна... А вдруг это она новую роль репетирует, а?" Вскоре к ним подошла запыхавшаяся Аглая. — Число сегодня какое? — стараясь успокоить дыхание, поинтересовалась она. Петровна и Лизка пожали плечами в том смысле, что с этим абсолютно ничего поделать нельзя: "чотьверг"! — Тьфу ты! — плюнула Аглая в сердцах. — Опять? — Она попыталась пройти в барак, но Лизка загородила ей дорогу: — Ты куда? — Нужно, — коротко ответила Аглая. — Зачем? — не пускала Лизка. — Нужно и все. Отстань! — Дородная Аглая постаралась оттереть худенькую Лизку от двери, но не тут-то было — с неожиданной силой та вцепилась в косяк: — Не пущу, пока не скажешь! — Что? — вылупилась Аглая. — Чего ты по стадиону скачешь? — Лизка начала подавать знаки молчащей Петровне. — А что мне еще остается делать? — После этих слов Аглая опять безуспешно попыталась протиснуться в барак. И тут, наконец, Петровна подала голос: — Смотри, Аглая, злого диктора пущу, из международных новостей! Будешь знать, как шастать по утрам, спать не давать, — и она опять заразительно и страшно зевнула. — Ну? После этого, не удержавшись, как по команде, зевнули и Лизка с Аглаей. — Я вас, что ли, будила? — рассердилась Аглая. — Сами третий четверг не спите. Чего? — В самом деле, — зевнула Петровна в третий раз и с вопросом посмотрела на Лизку. — Так интересно ж ведь. Зачем она по стадиону прыгает?! — напомнила ей та, изо всех сил борясь, чтобы не зевнуть ответно и в третий раз. — Я-то? Я это... — Аглая явно не знала, что ответить. — Что? — уперлась в нее взглядом Петровна. Ничего не придумав, Аглая начала страшно вращать глазами: "Фу-у!.." На что Лизка тут же заметила: — Умом, что ли, тронулась? — Да! — неожиданно выпалила Аглая. – ПУстите теперь в корпус?.. — Воспользовавшись Лизкиной растерянностью, она протиснулась в дверь. — Чем себя занять? Чем утешиться? Мрак! — проводив глазами Аглаю в дряблую темноту барака и подсаживаясь к Петровне, сказала Лизка. На что Петровна шумно вздохнула и ответила так: — ЧАпай на залив, корми восьминоса, думай о жизни. Покой, красота! Лизка тут же принялась ныть: — А чего о ней думать-то? Тьфу! Я вот тут даже выписала... — Она достала из кармана ватника какую-то мятую бумажку, разгладила ее на коленке и прочитала по складам: -"...ключ-к-по-сти-же-ни-ю... основ-ныхпро-блемсо-време-нности-вусво-ении-всемип-ио-нера-миуче-ниямар-ксаэн-гель-сале-нина!.." — Лизка на миг оторвалась от бумажки и прислушалась к тому, какой отклик родили в ней эти эти странные слова — "блемсо", "ксаэн" и — особенно — "сале-нина".. А потом сказала в сердцах: — Хоть бы русскую бумажку какую-нибудь почитать! О душе! Я, Петровна, пожалуй, все-таки это... того. Чего мы тут? А интересно мне вот что: знаешь, лежит, бывает, к примеру, на улице такая дощечка через лужу, чтобы все по ней ходили... — Говоря об этом, Лизка даже вскочила с места. — Кто ее положил? Сколько себя помню — ни разу этого не делала. И ни разу не видела, чтобы кто-то клал. Но всегда она где нужно лежит! Вспоминаешь? Маленькая такая, грязненькая, набухшая водой досточка, на двух камушках. Почти не шатается... — Досточка-на-камушках! — потянула ее назад на крыльцо за рукав ватника Петровна. — Экое сварила! Погоди... — Да чего годить-то? — Зевнув так же страшно, как и Петровна, и сама этого испугавшись, Лизка вскрикнула: — Ой! Вот видишь? А еще я думаю... — Что? — Найти бы того, кто это делает, спросить его: для кого он?.. — Неожиданно Лизка всхлипнула. Петровна растерялась: — Ты мне вот что!.. — начала она. — Ты чувствам воли не давай! Сокращай их. Перебарывай. Ну! А не то ведь я тоже могу!.. Про то, как богатырушка мой, ой, да сгинул!.. — Проговорив это, Петровна спохватилась и резко поменяла тон: — Разбредемся — по отдельности окончательно пропадем! В этот момент на крыльце появилась переодевшаяся Аглая: похорошевшая и с корзинкой в руках. Увидев ее, Лизка с Петровной насторожились: — Куда собралась? — По цветы, — отвечала Аглая. — Чего вы на меня уставились? — Приоделась... — нахмурилась Лизка. — Кому тут на тебя смотреть? И тогда Аглая взорвалась: — Например, это моя тайна! — Какая может быть тайна от родных сестер? — взвилась Лизка, схватила Аглаю со спины в охапку и крикнула: — Петровна, пускай злого диктора! — Нет! — испугалась Аглая, выронила корзинку и внезапно сдалась: — Скажу, скажу, ладно... Я замуж выхожу! — Ты? — вытаращилась на нее Петровна. — Это за кого еще? — прищурилась Лизка. — Должно быть, за одного мущщину, — вконец оробев, призналась Аглая. — За которого именно? — пошла в наступление Петровна. — Сама еще толком не знаю, — добродушно сказала Аглая, тая прямо на глазах. Получив это признание, Лизка растерялась, а потом осторожно спросила у Петровны: — Такое разве бывает? Петровна пожала плечами в двояком взаимоисключающем смысле, мол: "с тоски и не такое может приключиться!" и "чего же ты хочешь от умалишенной?" А Аглая добавила, видимо, только затем, чтобы их обеих позлить: — Третьего дня стрела мне ночью в светелку влетела! — Какая еще стрела? — вконец растерялась Лизка. — Рассказывай, — буркнула Петровна. — А должно быть волшебная! — хвастливо заявила Аглая. — Ну, уж что каленая — это верняк! — А после того как Петровна послала ей осуждающий взгляд за использование в разговоре ненормативной лексики, пояснила: — Из тех, что добры молодцы во все стороны пуляют. А я в таком виде... Почти как бомжиха! Теперь в моде бодибилдинг! На этот раз на крыльце молчали долго. — Какой такой "бо... дебилдинг"? — очень тихо и отчего-то вкрадчиво спросила Петровна. А Лизка одновременно с Петровной так же тихо и вкрадчиво решила узнать о своем: — Какие такие добры молодцы? — Да те, что в сказках по всему свету рыщут! — заявила Аглая. – ПустИте в лес! — Воспользовавшись замешательством сестер, она вырвалась и подхватила с земли свою корзинку. — В светелку, говоришь, залетела? — закусила губу Лизка. — Ну, в палату, — уточнила Аглая. — Покажь ее нам?.. Тогда и иди! — предложила Лизка. Но Аглая уже была от нее далеко, поэтому она ответила отважно: — Чего это вдруг? Не дам! Лизка с Петровной переглянулись. — Хм... — сказала, помолчав, Петровна. — Слушай... А может, это... и не стрела вовсе? — Стрела, стрела, — испугалась Аглая. — Мне ли не знать! — А может... и не к тебе этот мущщина стрелял? — сделала новое предположение Петровна. — Это как? — Аглая насторожилась. — Да так, — сказала Петровна, принимаясь загибать почерневшие узловатые свои пальцы (их, собственно говоря, можно было даже и не загибать). — Моя палата ведь рядом с твоей... — И моя рядом! С другой стороны, — пискнула Лизка. — Вполне мущщина мог промахнуться! — заключила Петровна, поборов очередной палец. — Не смеши, — как-то не очень уверенно попросила Аглая. Воспользовавшись ее растерянностью, Лизка пошла в наступление: — Со мной теперь мущщины тоже очень даже знакомятся. О-го-го! — И буркнула тихо: — Это нечестно. — Нет, честно! Может, я ему больше нравлюсь? — Кто? Ты? — задохнулась Лизка. — Ха!.. Я тебе, Аглая, на это, пожалуй, вот что скажу... — Ничего не хочу слышать! — замолотила кулаками в воздухе Аглая. И тут же наивно спросила: — Ну? Что? И в этот момент Петровна брякнула, не подумавши и совершенно некстати: — Это покушение! Впечатлительная Лизка схватилась обеими руками за ватник в области сердца: "Ой!" — смертельно побледнела и даже покачнулась на крыльце. — Да не на тебя, Лизка! — отмахнулась от
нее Петровна. — Ты-то что? — И после этого
обратилась к Аглае: — Помнишь, что
намедни злой диктор сказывал? — Покушение? — переспросила Аглая, вся еще под впечатлением заявления Петровны. — Ах, покушение... — Она закусила губу: — Ну что ж... — На ее глаза навернулись мгновенные слезы: — Коли так... Ладно. Пусть будет покушение. — Пошатываясь, она спустилась с крыльца. — Все равно! — И пошла куда-то наискосок нетвердой походкой с корзинкой в руках. Дождавшись, пока Аглая отойдет, Петровна и Лизка, не сговариваясь, скинули ватники и внезапно и одновременно начали "качаться" — то есть приседать, отжиматься на руках и т.п. — Вы это что, а? — обернулась Аглая. Но Петровна и Лизка продолжали "качаться" — сосредоточенно и молча. — Слышите? Эй! — строго сказала Аглая. И вдруг улыбнулась: — Отражать будем вместе, что ли? — Она все еще колебалась. — Ну да, так я вам и поверила. Все одно потом снова разругаемся! Лизка же с Петровной, переглянувшись, сделали следующее и довольно странное: они молча сорвались с места и так же молча помчались на стадион. Глаза Аглаи мгновенно просохли: — Погодите! Я с вами! Лизка!.. Петровна!.. Там турник совершенно расшатался! — Она кинула корзинку, сбросила мешающее ей платье (под которым оказался все тот же ватник, и только уже под ним — спортивный костюм) и полетела следом за сестрами на стадион. Видно было, как на стадионе они работали втроем на чудом оставшихся с прежних времен спортивных снарядах. Если бы я был художником, я нарисовал бы их в повести следующими летними красками (эх, лето! лето!): Лизка — черненькая, худенькая, бледная, с большими зелеными глазами, одетая в потертый шоферский комбинезончик и в белых, будто подвенечных, туфлях. Ну уж а как хороша — так просто смерть! Верная смерть всем этим пионерским вожатым, которые потом по ночам не спят, воздыхают, пытаются погасить в памяти светящиеся колдовской болотной зеленью окаянные Лизкины глаза. Отчего и выходят утром на линейку в майках отчаянные и хмурые. Да что там вожатые! Старшие отряды на излете своего пионерства в столовку гурьбой ходили бы глядеть на мою Лизку! А там встречала бы их полногрудая, рыжеволосая Аглая в крепдешиновой довоенной юбке и свитере, в стоптанных тапках с толстыми и всегда голыми пятками. И иссохшая, почерневшая, как в зиму прибрежный камыш, Петровна с мышиными бусинками-глазами и огромным горским носом, даже в звонкое жаркое лето одетая во все теплое и в галошах на босу ногу — вот что о прошлой, полной смешных опасностей и лучших в мире грез молодой жизни поведал бы я, и что осталось бы вам потом вспоминать. Вот какую Лизку я выдал бы миру!
Глава третья, в которой описываются дальнейшие события в лагере Но прошло время, как в волнении и беспрерывном колыхании проходит на свете все. Ближе к вечеру в лагере стали заметны первые перемены: частично ликвидированы следы прежнего запустения, подметена территория, что возможно — расставлено по местам, убрано с веревок белье. Теперь три похорошевшие женщины сидели на крыльце (которое, разумеется, тоже было выметено). Причем Аглая — заметно отодвинувшись от сестер с корзинкой полевых цветов в руках. — А стрела большая? — спрашивала, не выдержав долгого молчания, Лизка. — Большая, большая! — незло огрызалась Аглая. — Такая или вот такая? — продолжала приставать Лизка. — Вот такая! — вновь огрызалась Аглая. После этого Лизка закусывала хорошенькую нижнюю губу: — Эх!.. Ты, Аглая, жди, жди, мы ведь тебе совершенно не мешаем. Ну и мы с Петровной тоже, конечно, немного пождем. Вдруг и нам что-нибудь?.. — В самом деле! — вставляла со сна Петровна. Они помолчали. Аглая прислушалась: — Тише вы! А когда они обычно налетают, Петровна? От неожиданного этого вопроса Петровна очнулась, испуганно вскинулась, всплеснула руками: — Чего? Кто? Ты о чем?!! — Ну, когда они обычно приходят покушаться? — разъяснила ей свой вопрос Аглая. — До обеда или же, напротив, сразу после него? Пока Петровна молчала, не зная что ответить, Лизка ввернула мечтательно: — Зеркало бы сюда... На что Петровна тут же сердито брякнула: — Дожили! Уже простого зеркала сотворить не можете! А скоро видать и совсем!.. — Что? — Аглая насторожилась. — Да исчезнете к черту! — Завладев вниманием сестер, Петровна долго и на все лады обстоятельно зевала. — И из памяти выветритесь. Как и не были никогда. Не смущали мир вымыслом! Не кружили мечтой! От пионерчиков что осталось? — Барабанные палочки! — быстро ответила Лизка. — Четырнадцать простыней, дюжина подушек, удочки, тапочки, утюги... — начала перечислять обстоятельная Аглая. — Песни остались! — и неожиданно громко запела. Пропев же, принялась ждать ответа, прислушиваясь. Петровна значительно переглянулась с Лизкой и продолжила: — А с вас и этого не будет! Вон, третьего дня... — В "чотьверг"? — тонко спросила Лизка. — В чотьверг, в чотьверг, родимый... — ответила Петровна, даже не повернув к Лизке головы. — Просыпаюсь утром — нет руки! — Как это? — Аглая растерялась, открыла рот. — Запросто! — рубанула воздух Петровна. — Напрочь, что ли? — не поверила Лизка. — Снесло, как не было! — ответила Петровна и тут же с охотой продемонстрировала волшебное исчезновение руки: в самом деле, на несколько секунд ее рука куда-то исчезла, будто растаяла в вечереющем воздухе, а потом, не сразу, появилась. — Причем, что интересно, правой не стало. Не левой, а именно другой, — продолжала Петровна. — Ну, руку-то, положим, я всегда на место вернуть смогу... — Петровна сделала многозначительную паузу. — А вот насчет вас не знаю. Не уверена. Истаете, как дикторы! — То есть, что? — испугалась Лизка и принялась охлопывать себя руками по ватнику. — Этого... Этого... Этого... Ничего не будет, что ли? Совсем? — Начисто! — сказала, как отрезала, Петровна. — Давай, Лизка, творить зеркало? — испугалась Аглая. — Погоди, — отмахнулась от нее Лизка и на всякий будущий случай решила подлизнуться к Петровне: — А как они все сразу исчезли, пионерчики-то бедные эти? — Да я уже раз десять тебе эту историю сказывала, — ответила ей Петровна. — А ты еще и в одиннадцатый скажи, — не уступала Лизка. — Трудно тебе, что ли? Послушать хочется. Делать-то больше что? Ты ведь хорошо сказываешь, жалостно, страшно так! — Лизка приготовила "испуганные глаза". — Ну, слушай, Лизка... — тут же охотно начала Петровна. — Ты тогда фольклорным гриппом хворала, с пионерчиками лежала в лизарете... — Ну, это я и сама помню! — Лизка уперла локоть в колено, положила подбородок на кулачок и приготовилась слушать. Петровна продолжала так:
Аглая и Лизка во все время рассказа Петровны охотно "пугались" в нужных местах и делали "большие глаза", и даже с готовностью в других нужных местах взвизгивали, хотя именно этот рассказ они уже слышали не одну сотню раз. Более того — сами были когда-то его участницами. Но в скучной арифметике лагерной жизни так хотелось хотя бы перестановки ее слагаемых! — Тихий ужас! — заключила в конце рассказа Петровны Лизка. — Ага, — согласилась Петровна. — Зато малины теперь в лесу завались сколько. И мухоморы стоят — не сшиблены! А Аглая тут же заметила нервно: — И восьминос подходит к берегу, не замученный! (Восьминоса, о котором речь впереди, она боялась панически. С ним у нее с самого начала, как это принято теперь говорить, "не сложилось отношений". Хотя у бывших лагерных мальчишек и девчонок восьминос этот местный пользовался фантастическим успехом. Отчего даже был отображен на лагерной эмблеме в качестве восьминосого голубого флажка, поднятого на флагштоке и каждый раз расцветающего под ветром с залива.) Лизка вновь обвела взглядом пустой лагерь и с грустью сказала: — А вон на той скамейке уже никто из них впервые в жизни не признАется кому-то в своей первой любви. Да тоненько так, трогательно: "Саша, я давно хотел тебе сказать!.." Давно он хотел! Три дня назад в первый раз ее на линейке увидел! Почему они всегда "давно хотят сказать", пионерчики эти, а? Втроем они недолго и с удовольствием погрустили. — А знаешь, они теперь какие? — нарушила молчание Петровна. — Ну? — Раньше ведь как было — кончил школу, женился, родил ребенка, бросил курить. А у нынешних, говорят, то же самое, только... Только наоборот! — И теперь уже Петровна в свою очередь показала сестрам "страшные глаза". — Это как?! — не поняла Лизка, замолкла, склонила голову на подставленный кулачок, притомилась.
— Ну что ты так на нас смотришь? Ну, немного разучились. Ну и что? — А давай, Лизка, как на театре? — пришла ей на помощь Аглая. — А что на театре? — ревниво насторожилась Лизка. — Как если бы ты мне была зеркалом, а я тебе?.. — Давай, — согласилась Лизка. Оказав друг другу "помощь" (а на самом деле заставив друг друга растрепать и испачкать себя почти до неузнаваемости, использовав для этого все подручные средства: уголь, кирпич, штукатурку со стен и т. п.), Лизка с Аглаей разыграли хорошо известный театральный этюд, встав друг против друга как два зеркальных изображения. И вернулись на крыльцо уже совершенно довольные собой. (Ибо, наблюдая превращения соперницы, каждая из них сама себя, разумеется, не видела!) Петровна, хмурясь, отодвинулась от них, но быстро сообразила, что на этом "фоне" она теперь была вне конкуренции. Теперь на крыльце сидели три счастливые женщины. Ждали. Во все горло — то хором, а то по отдельности — принимались горланить старые пионерские песни. Прислушивались, ждали ответа. Но ответом им было только эхо из ближнего леса, прежде притягивавшего пионерчиков как магнитом и насквозь полного тайн. Не сразу, но постепенно их настроение начало портиться. — Нет никого! — наконец сказала в сердцах Аглая. И помрачнела, уже без всякой прежней надежды всматриваясь в лес. — В самом деле! В завтрашний четверг они придут на тебя покушаться, Аглайка, после дождика. Жди! — не преминула тут же ввернуть Лизка. — И потом, Аглая, тебе ведь, почитай, уже лет триста, не меньше?! — совершенно неожиданно и не к месту брякнула Петровна. — Ну да?! — вскинулась Лизка, как будто она узнала об этом впервые. — А ты что думала? — Петровна прищурилась. — Все равно я моложе тебя! — огрызнулась Аглая. — У меня вон — даже отчества еще нет! А ты уже давно Петровна! — Не спорю, — рассудительно согласилась Петровна. — Вы, конечно, помладше меня будете. Меня ведь "Петровной" крестили в честь града Святого Петра, еще при его закладке. А мне тогда уже добрая сотня была!.. Услышав это, Аглая всхлипнула. — Ну и что? — запальчиво вскричала, вступаясь за сестру, Лизка. — Что из того? Ты только посмотри, Петербурговна... Солнце садится! Уходит равно от всех нас каждый вечер, словно навсегда! Я из-за этого в детстве даже спать ложиться боялась. Думала: открою утром глаза, а ничего вокруг нет! — Лизка быстро привела вяло сопротивляющуюся Аглаю в порядок: причесала, вытерла ей лицо, стерев с него остатки угля и известки, и сказала: — Так что если это, ну, все же когда-нибудь с нами случится... — Не договорила, осеклась и тоже вдруг всхлипнула. Аглая в свою очередь, не переставая бросать на Петровну косые хмурые взгляды, так же быстро привела в порядок Лизку и спросила: — А что там твой восьминос, Лизка? — Живет. — Я вот никак не могу взять в толк: как ты с ним общаешься? — Обыкновенно, пузырями: буль-буль, — Лизка надула щеки. — По азбуке Морзе. — Она достала из кармана ватника и показала Аглае какую-то книжку: — Видать, тоже от пионерчиков осталась. — И с вопросом обернулась к Петровне: — А восьминос откуда тут взялся? — Снова здорово! — охотно буркнула та. — В залив ведь сливают отходы всякие секретные научные институты. А в ямах на дне и вообще неизвестно что... Острашенный уровень радиации! В таких условиях вывестись может все что угодно. Вот он и вывелся, бедный. Теперь настала очередь сказать несколько слов и про восьминоса. Откуда он взялся, было, конечно, неизвестно. Наверное, просто жил тут с незапамятных времен. Многие замечали, что беззаветно любил он детей и отчего-то не доверял взрослым, каким-то необыкновенным чутьем угадывая возраст приближавшегося к заливу. Естественно, взрослые его тоже игнорировали, а некоторые из них попросту не верили в его существование. Но если ты еще ребенок — выйди в теплую лунную ночь на берег залива в районе Лисьего Носа и посмотри, как светится восьминос белым пятном в камышах, маскируясь под отражение луны. А вот если вы уже взрослый, мне нечем помочь вам: с восьминосом вы вряд ли когда-нибудь встретитесь. Но зато о нем вы всегда можете расспросить у своих детей, у играющих во дворе детей своих соседей, а в крайнем случае — прочитать о нем в некоторых специализированных изданиях вроде "Костра", "Трамвая", "Чижа и Ежа" и им подобных. В теплый сезон восьминос живет на поверхности и иногда как скопление солнечных бликов на воде преследует проходящие по заливу корабли, а зимой уходит под лед, где часто путает рыбакам переметы. И самой большой его мечтой во все времена было сходить с пионерчиками в лес по грибы. Куда они, пионерчики, его однажды уже и собирались оттащить, склизкого и носастого, на специально сколоченных для этого случая носилках. Но помешали вожатые младших отрядов, веслами отогнав восьминоса от берега в глубину. Мы так несправедливо ругаем подчас этот старый мир! Но я не помню в нем почти ничего страшного, кроме статуй пионеров с лицами послушных психопатов. И вообще, это ведь был совсем другой мир, который теперь судить мы не имеем права: уютный, теплый, он и выглядел по-другому, и по-другому пах: сейчас даже трудно подобрать точное название этому запаху: наверное, так пахнет шиповник — ведь мы тогда были все очень маленькими и бродили по зарослям шиповника почти как по лесу. Шиповнику нашей грусти! — А тут вдруг решил себя голодом уморить, — продолжала Лизка. — "Чего, — пузырит, — я? Зачем? Для кого?" — Да всеми своими восьмью носами: буль-буль-буль да буль-буль-буль. — "Урод какой-то!" — Еле-еле уговорила обождать! — Ужас! — Аглая обняла Лизку за плечи, прижала к себе и обратилась к Петровне: — А про четверг тебе ничего не известно? Он-то откуда тут и зачем? — Про этот конкретный доподлинно ничего, — развела руками Петровна. — Оттого, видать, нам, сказочным, в нем и не живется! — Про понедельник вон — даже сказку написали, — пискнула из-под мышки Аглаи Лизка. (Она имела в виду "Понедельник начинается в субботу" братьев Стругацких.) — И про субботу тоже, — добавила Аглая. (Она говорила о той же самой сказке, но, поскольку никогда ее не читала, то выделяла в ней другое слово, а именно: "субботу".) — А про воскресенье — песню, — опять пискнула Лизка. (Она вспомнила древнюю песню "Воскресенье — день веселья".) — Да и про вторник со средой тоже, наверное, что-нибудь хорошее можно найти. — Не говоря уже о пятнице, — сказала Аглая. (Она подумала о Пятнице из "Робинзона Крузо".) А про четверг совершенно ничего не придумано. — Аглая вновь нахмурилась. (Никто из них, конечно, уже не помнил, что был когда-то снят фильм с названием "В четверг и больше никогда".) И тут Лизка спросила вдруг: — Может, это вовсе и не покушение? — И снизу вверх глянула на Аглаю. — А что ж тогда? — улыбнулась ей та. — Ну, так что-нибудь. Вообще! — Лизка пошмыгала носом и отчего-то при этом совершенно расстроилась. Аглая значительно переглянулась с Петровной: — Думаю, пора пускать диктора, Петроградовна! — В самом деле, пора. — Петровна поднялась, одернула юбку. И ушла в барак, откуда через некоторое время притащила в охапке старенький разбитый телевизор "Рекорд", у которого на месте экрана зияло страшное неживое дупло. Установила его на крыльце. — Давай "Старый телевизор"? — оживилась Лизка. А Аглая возразила: — Лучше этого, ну, он всегда так душевно про температуру рассказывает! — Прогноз, что ли? — поморщилась Петровна. — Ну, нельзя же по нескольку раз в день слушать о погоде! Вы что? — Можно, — возразила ей Аглая. — Если ожидается хорошая, то можно! Сегодня, кстати, еще не слышали. — А злого диктора ты сразу же затыкай, — попросила Лизка. — И с "рукламой" покороче — шибко уж она утомительна. — Затыкай-затыкай... — негромко заворчала Петровна. — Значит, снова числ*а не узнаем! Но Лизку с Аглаей уже понесло: — Давай "До шестнадцати и старше"? — предложила Лизка. — "Старая квартира" — во! — Аглая выставила торчком большой палец. — А я астрономию люблю, — отчего-то, как девушка, покраснев, призналась Петровна. — И час садовода. А кто будет сегодня показывать? Лизка ткнула в Аглаю пальцем: — Вообще-то очередь Аглайки, но у нее нынче одни покушения на уме. — Она прыснула. — Выходит, что снова я. — Но-но! — погрозила ей Аглая. — Ты не очень-то из себя воображай, Лизка! Лизка-актриска!
— Ну да, готова, — Лизка, подражая Петровне, одернула юбку. — Пускаю, православные? — Петровна подняла руку, чтобы перекреститься, но передумала и не перекрестилась. — Давай, Ленингра... — махнула ей рукой Аглая, но под взглядом Петровны осеклась. Лизка замерла перед телевизором. Петровна щелкнула выключателем. Самое интересное было в том, что телевизор, хоть и не был никуда подключен, все-таки ожил, несколько секунд потрескивал, нагреваясь, после чего тишину лагеря нарушил голос Владислава Пельша из передачи "Угадай мелодию". Лизка сразу же начала изо всех сил махать руками. И, конечно же, быстро изнемогла: — Переключай, Петровна! Переключай, родненькая! Вырубай "рукламу"! Сил нет, щас руки отвалятся! — закричала она, ни на секунду не останавливаясь. Петровна щелкнула переключателем каналов (как же все-таки он работал, этот чертов телевизор, если не был подключен не только к сети, но даже и к антенне? На батарейках он был, что ли?), и в тишину лагеря ворвались звуки какого-то остросюжетного фильма: крики, выстрелы и т. п. Лизка несколько секунд вслушивалась, пытаясь угадать, что происходит на экране, а потом неожиданно начала "в лицах" разыгрывать происходящее, одна проигрывая роли всех экранных персонажей. — Что в мире-то делается! Ужас! — всплеснула руками через некоторое время Аглая, понаблюдав за Лизкиной "игрой". — Кошмар! Кошмар! — приговаривала, не прерывая своего "показа", Лизка. — Ну! А вы что думали?! — строго спросила Петровна. И тут же передразнила Лизку и Аглаю: — Бодибилдинг! Дощечка-через-лужу! Заткнуть диктора? — Затыкай, — сдалась Аглая. — Будете дразниться? — спросила с угрозой в голосе Петровна. — Нет!!! — хором отвечали Лизка с Аглаей. — То-то же! — удовлетворенно проговорила Петровна. Еще раз переключила телевизор и попала на "Дежурную часть". Аглая и Лизка тут же испугались, замахали руками: "Злой диктор, злой! Не хотим его! Не хотим!" На что Петровна с готовностью снова переключила телевизор и вновь попала на какой-то "криминал" — на этот раз, похоже, уже международный. (При этом Лизка ехидно заметила Аглае: "А не крылатая ли ракета к тебе в светелку часом залетела?") И тут настало время объяснить, что, кроме как в исполнении Лизки, героев телевизионных никогда в лагере не видели, а только слышали их голоса, отчего и называли их попросту "дикторами". Неожиданно Петровна выключила телевизор. — Что? — не поняла Аглая. — Все, — заключила Петровна. — Завтра по Утру снова на стадион. Конец фильму. И это в самом деле "верняк". — И при этом она громко и протяжно зевнула: — Па-па-ла-там! — Постой, Петровна! Еще пять минут! — скульнула Лизка. — Никаких "пяти минут"! Вот еще удумали! — неожиданно строго заключила Петровна. — Ну, Петровна!.. Пожалуйста!.. Родненькая! — начала по-щенячьи подвывать Лизка. — Чего это вас сегодня вдруг разобрало? — вытаращилась на нее Петровна. — А слушать впредь меня будете? — Да-а!!! — вскричали Лизка с Аглаей хором. — Думаете, напрасно увела я вас в этот лагерь? Спрятала от равнодушных глаз? — начала свою обычную "пропаганду" Петровна. — Не-ет!!! — вновь грянули Лизка с Аглаей. А Петровна продолжала тем же тоном: — Понадеялась — отсидимся, переждем демократоров!.. Еще и не такое пережидали за тыщщи лет! А вы? Совершенно ведь от рук отбились! Тела себе вон какие отъели! Обленились! Очеловечились! Чего замолчали, отвязанные? — Да-а!!! — закричали Лизка с Аглаей хором. — Телевизора, в натуре, наслушались? — продолжала допекать их Петровна. — Походить нам с вами на людей совершенно не след! — Не-ет!!! — вновь закричали Лизка с Аглаей хором. И тут Петровна насторожилась: — А что нет-то? Что? — Да-а!!! — закричали Лизка с Аглаей, как ненормальные, на весь лагерь. Из чего Петровна сделала вывод, что они ее совершенно не слышали и кричали просто от скуки. Она скривилась, в сердцах махнула рукой: — Да что с вами разговаривать! — Не-ет!!! — Лизку с Аглаей было уже не остановить. — Тьфу! — в сердцах плюнула Петровна и, чтобы хоть как-то их угомонить, вновь включила телевизор, переключила его с программы на программу, и вдруг сквозь шум и треск из динамика прорвался в лагерь негромкий "человеческий" голос. Лизка прислушалась, замерла в нерешительности... — Механика на мыло!!! — взревела распалившаяся Аглая. — Давай показывай, Лизка! Чего ждешь? — Сапожники!!! — тут уже и Петровна, поддавшись общему настроению, оглушительно свистнула в два пальца. — Я... Я не могу, — проговорила Лизка чуть слышно и вдруг растерянно. — Чего?! — не поняли ее Аглая с Петровной. — Да чего-то вдруг стесняюсь, — замялась Лизка. А голос из телевизора при этом продолжал: "...но если вы не любите меня, то я совершу тысячи подвигов и понравлюсь вам наконец!" Лизка, Аглая и Петровна молча переглянулись. После чего Аглая вдруг взорвалась, как бомба, которая уже давным-давно "тикала": — Я здесь! А голос из телевизора повторил чуть слышно: "...тысячи подвигов и понравлюсь вам наконец!" — Я здесь, родненький!!! — еще громче вскричала Аглая. — Я тут! Я так давно тебя жду! — И, не дождавшись ответа, она сокрушенно спросила сама себя: — Не слышит он, что ли?! — Подскочила к телевизору и изо всех сил треснула кулаком по его поцарапанному боку: — Да тут я! Тут! Я с Лизкой и Петровной!.. А голос из телевизора уже только угадывался, как откатившая морская волна: "...шшш-шшш-шшш..." Прозвучавший трижды голос принца из кинофильма "Золушка" истаял и смолк, как рано или поздно замолкает на свете все, что остается без ответа. Опять из телевизионного динамика были слышны только звуки огромного неуютного внешнего мира: свист и треск. Вконец растерявшаяся и утратившая контроль над происходящим в лагере Петровна потянулась к телевизору, чтобы его "заткнуть", но вместо этого только в сердцах вновь махнула рукой. А Лизка в сильнейшем волнении прижала руки к груди: — А не он ли ту досточку на те камушки все время кладет?.. — Не мой ли это богатырушка прорвался? — грустно и ни на кого не глядя, спросила Петровна. — Хоть бы одним глазком на него взглянуть!.. Аглая же молча вспыхнула с ног до головы и начала робко и мягко светиться, как телевизор. Отчего ближайший к крыльцу куст (рядом со скамейкой, на которой пионерчики обычно признавались друг другу в любви) ответно вспыхнул мерцающим светом, осветив Петровну и Лизку, крыльцо и замолкший телевизор, стадион и пустой флагшток — и тут же начало казаться, что в лагерь завезли какой-то счастливый широкоформатный фильм из тех, что обычно показывают в лучшие дни нашей жизни в южных открытых кинотеатрах... — Помнишь, как мы однажды ночью в августе в прошлом веке в Гурзуфе купались? — осторожно спросила Петровна Лизку. — Точно так же тогда телами в воде светились!.. Были молодыми, бесшабашными, эх!.. Но Лизка, по-видимому, ее совсем не слышала: — Горим, что ли? — задумчиво спросила она сама себя. И сама же себе ответила: — Тогда воды. — Но вместо того, чтобы куда-то бежать, осталась на месте, как завороженная, глядя на пылающие ночные облака, по которым ходили огромные, как во время циклопической дискотеки, в полнеба тени, похожие на скачущих гигантских всадников с пиками и отчего-то в остроконечных шапках... И тогда Петровна, Аглая и Лизка, не выдержав одиночества, громко, как с необитаемого острова, вскричали хором: — А!.. Мы здесь! Мы тут! Сюда! А!!!.. Осветив все вокруг, включая ближний лес и далекий залив, куст погас. Лагерь вновь погрузился в темноту. Только было слышно, как где-то в заливе плескался и булькал, ухал и неистовствовал таинственный и невидимый восьминос. Петровна первая пришла в себя и сразу же начала ворчать: — А об числе мы, значит, сёдня снова не узнали! И-э-х!.. После этого настала легкая летняя балтийская ночь (лето! лето! какое страшное слово!). Ночью в заливе вода темна и оттого кажется чистой. Ночь нужна в основном для того, чтобы думать, и вспоминать, и разговаривать с давно ушедшими из нашей жизни людьми: одних оставили мы, другие, не выдержав нашего характера, оставили нас — хотя, возможно, мы стали им просто неинтересны. На горизонте передвигаются какие-то неяркие огни. Изредка шумит в камышах — это налетает ветер (о восьминосе в эти минуты лучше не вспоминать). Хлюпают расчаленные в удалении от берега лодки. Пахнет тиной, мокрыми холодными лепешками которой так приятно бросаться друг в друга жарким днем. Счастлив тот, кто здесь родился и вырос — на этих хмурых плоскостях, обдуваемых постоянным ветром, плоскостях, в которые можно смотреть целую вечность и так ни до чего не досмотреться, смотреть, не отводя взгляда и ни на что не натыкаясь мечтой. Сознание его так же плоско и, может быть, поэтому ему, как и многим жившим тут прежде, иногда удается кинуть мгновенный и точный взгляд за горизонт, в будущее. А подойти к заливу каждый раз значит то же, что сесть за необъятных размеров рабочий стол: с письменным прибором Кронштадта и огромной чернильницей Морского собора, прозванного "Максимкой" дружным кронштадтским народцем за то, что он долгое время сносил имя Максима Горького. Тут же, опережая одна другую, набегают по серой столешнице лучшие и самые правдивые в мире, уже срифмованные строки... И нашептывают все об одном и том же, об одном и том же: что в жизни изменить ничего нельзя! Сюда втекает великая маленькая река с мягким пивным именем. А на противоположной стороне этого океана слов "подле серых цинковых волн, всегда набегавших по две", сидел когда-то другой поэт, также умевший считать строки. И этих строк к утру набралась целая глава...
Глава четвертая, а по счету — третья Оглядываясь назад, хотелось бы у кого-нибудь из нынешних управителей нашей жизни спросить: что было бы с нами тогда, если бы нам, бродившим среди шиповника в мечтах (шиповника нашего восхитительного без-умия), установив специальный волшебный прибор, показали бы где-нибудь на стене барака (ну, пусть корпуса) наше общее неприглядное завтра? Этот разрушенный лагерь? Нашу общую судьбу? Страшно подумать! Связанные торжественной клятвой, мы бы, наверное, тут же вместе с вожатыми совершили великое всесоюзное пионерское самоубийство! Утром в лагере было рано, сыро и, пожалуй, темновато — лагерь в основном еще спал. На крыльце сидели Аглая и Петровна. Аглая, не отрываясь, смотрела в сторону залива, где вставало солнце и где у горизонта алел чей-то парус. Видно было, что она куда-то собралась: на ее спине был пристроен рюкзачок вроде пионерского. Петровна же, по обыкновению, сидя дремала и клевала носом. — Смотри, смотри, Петровна! — говорила Аглая, еще раз вглядываясь в горизонт. — Вроде он немного приблизился — почти на целый сантиметр! — Она сбегАла с крыльца вниз и тут же возвращалась обратно. — Да нет, по-моему, стоит на месте, — отвечала Петровна, не открывая глаз. — По-морскому это называется у них "дрейф"! — К заливу не подойти! — Аглая поднимала одну, потом другую ногу и брезгливо и долго их осматривала. — Болото. Грязь. Все к черту заросло! — соглашалась Петровна. — Чего разбудила ни свет ни заря? Который уже четверг не сплю! — А в болоте, поди ж ты, восьминос!!! — нервно продолжала Аглая и вдруг озарялась какой-то новой мыслью: — Лизка где? — Дрыхнет, конечно. Где ж ей быть? — удивлялась вопросу Аглаи Петровна. — Не буди ее. — Вот что хотелось бы еще узнать: четверг сегодня все-таки или?.. — раздумчиво спрашивала Аглая. На что Петровна, не открывая глаз, пожимала плечами: — Да кто ж его знает? Возможно даже, что этого не знает никто! — И она по привычке страшно зевала, как зевают в горах зачем-то забравшиеся туда альпинисты, которым не хватает кислорода. — Не разучились бы — вполне могли бы ветер ему нагнать! — Ну! — заметно оживлялась Аглая. Но Петровна только махала рукой: — Да толку-то? Фарватера тут все равно нет. Еще при Петре Великом не прорыли. Ему бы со стороны фортов зайти — чрез час был бы! Они помолчали. — Твой водоплавающим был, что ли? — поинтересовалась Аглая. Петровна от неожиданности открыла глаза: — Почему водоплавающим? — Ну, ты так морскими словечками сыплешь! — Не, вполне сухопутным. Это я из Лизкиной книжки почерпнула, где про морзянку, — ответила Петровна, вновь закрывая глаза. — А как ты полагаешь, Петровна, к тебе или ко мне этот алый парус? Или он вообще к Лизке? — Да там их много, матросиков-то этих бедных! — посулила Петровна, и Аглая подсела к ней на краешек крыльца, готовая в любую минуту сорваться с места и, несмотря на восьминоса, сломя голову нестись к заливу. — Я тебя никогда раньше не спрашивала: твой он во... — Поймав предупреждающий взгляд Петровны, пущенный той как выстрел из-под опущенных век, Аглая схитрила, исправилась: — ...вообще каким был? Петровна к этому времени уже почти проснулась, но говорила все еще спросонья, перескакивая через слова и как-то всмятку: — Мой — он ведь еще самим Пушкиным Ляксандром Сергеичем описан был. Никакая это была, конечно, не голова! Отрубленная голова, это, скажем так, вольность поэта. Я ведь молодой ох и красивой была! Такой красивой, что просто ужас! За то, должно быть, он от меня перед самой свадьбой и свинтил. Буквально как Подколесин, что Гоголем в "Женитьбе" обсмеян. Боялся, может, что зменять ему буду, а может, еще чего. Он рядом со мной вздохнуть робел. Может, спугался, что так и задохнется, не вздохнув в своей жизни больше ни разу, — кто ж их поймет, мущщин этих?.. Короче говоря, сбежал, не помня себя. Тогда ведь мущщины сильные к нам чувства испытывали, не то что сейчас. Да... И врос по самые плечи в сыру мать-землю от горя. Так дальше и жил, не живя. Это еще до Ляксандра Сергеича. Тогда ведь мущщины огромные были, до звезд. А после Ляксандра Сергеича, дав ему себя описать, говорят, опять выбрался. Где-то, наверное, с тех пор и бродит, не показываясь. Стыдно, должно быть, за то. А можь, и сама я в чем виновна пред ним?.. — Она ненадолго замолчала. — А ты говоришь — водоплавающий. Хотя теперь он, может, уже и того... — Она кинула быстрый взгляд на горизонт. — Но я его все равно, конечно, дождусь!
— А я своего диктора. Эх! — вздохнула Аглая и спустила с плеч свой нетяжелый рюкзачок. — Видать, он у меня обстоятельный: вперед, как водится, стрелу пустил, а после и сам за ней следом!.. После этих слов Петровна, наконец, окончательно ожила и открыла свои бусинки-глаза. Поскольку к этому времени рассвело больше, то стали видны детали. Петровна вгляделась в горизонт, как-то широко и нелепо принялась водить по воздуху руками, будто убирая с лица огромную паутину, и неожиданно... сняла с горизонта алый парус надежды вместе с веревкой, к которой тот был привязан: парус оказался пионерским галстуком. — Фу ты!.. — Петровна с шумом, не скрывая удивления, вздохнула. — Никак Лизка повесила? — И она принялась вертеть перед своим носом галстук и разглядывать его так, как будто видела впервые. — Дай сюда! — потребовала Аглая. — Проклятье! — Она с силой смяла галстук в кулаке. — Да что ж это такое? — И замолчала, все больше и больше волнуясь. И под конец, доведя себя до температуры кипения, воскликнула: — Слушай!.. — Ну? — Слушай, слушай, Петровна! — Аглая даже задохнулась от волнения. — А этот... ну... Лизкин восьминос, который... Он что за животное, а? Совершенно ведь неизвестно! И что он по ночам делает — неизвестно тоже! Вдруг вылезает из воды и до утра по лагерю ползает? Представляешь, просыпаешься утром, а он перед тобой — восьминос этот. А считая с твоим рубильником, так и весь девяти! — Аглая отчего-то волновалась все больше и больше. — Я вчера тебе забыла сказать: я, когда была в лесу, ну, по цветы, видела сшибленный мухомор. И вроде нашу малину кто-то ел!.. Вопрос о малине Петровну неожиданно взволновал. — Малину? — спросила она строго. — Это нехорошо! Аглая продолжала: — Я еще тогда подумала: неужто снова пионерчики в лагере завелись? Хотя понятно, что пионерчики исчезли навсегда, ничего ведь в жизни не повторяется. А только вдруг это восьминос из залива вылез? А что ты думаешь!.. Давай, пока Лизка спит... — Ну? — поощрила ее к ответу Петровна. Аглая брезгливо передернула плечами и скривилась: — Да нет. Он склизкий, носастый. Атомный! Не поймаешь его. Тьфу! — И стрелу он тоже, что ли, к тебе затащил? Стремился к Лизке и перепутал двери? — спросила Петровна. — Стрелу не трожь, — попросила Аглая тихо, но твердо. — Других вариантов нет. — И Петровна как-то странно и, пожалуй, даже как-то хитро прищурилась на Аглаю: — Ну, спортсмены стреляли поблизости... — И демонстративно зевнула. Аглая долго и тяжело в ответ разглядывала Петровну, а потом сказала в сердцах: — Уеду я отсюда к черту. Диктора своего поеду искать! — Она вновь вскинула на плечи свой нетяжелый рюкзачок и как можно беззаботней (у нее это не получилось) сказала: — Прощай, Петровна! Не буди Лизку. Пусть спит. — И уже хотела спуститься по ступенькам крыльца, как вдруг раздались пронзительные звуки побудки, и на крыльцо из дряблой ситцевой темноты барака вылетела заспанная Лизка с пионерским горном в руках. Встрепенувшись с надеждой на этот звук, Аглая в сердцах плюнула: — Тьфу! — Просыпайтесь, бесполезные! На стадион пора! — радостно вскричала Лизка. — Небось, без меня тут зарядку делали, а? — Прищурившись, она бросила взгляд на горизонт. — Светило возвращается! Вчера так жалобно с нами прощалось — я думала, в этот раз точно навсегда! Ну? Который сегодня день? — И, поскольку все молчали, помрачнела: — Ясно. — Она поискала глазами что-то на крыльце. — Где мой галстук? Вот тут висел! На этом самом месте! — Строго она смотрела при этом почему-то на Петровну. — Вчера постирала и повесила сушиться!.. Петровна и Аглая тут же вернули Лизке галстук. — Нарочно, что ли, смяли? — спросила Лизка, повертев галстук в руках. Петровна кивнула на рюкзачок Аглаи: — Аглайка вон, в город собралась, да мечтою за твой галстух зацепилась. — Аглайка, я с тобой, — тут же пискнула Лизка и дернулась в сторону, но, встретившись с пустым взглядом Петровны, осеклась: — А ты разве не будешь вечером крутить нам кина своего, Аглайка? — исправилась она. Аглая тяжело смолчала. — Бежишь, значит? — мрачно спросила ее Петровна. — Почему бегу? — с вызовом ответила Аглая. — Просто уезжаю. Обыкновенно. На поезде. Как все! — После этого ее заявления в лагере вдруг стало еще скучнее. — Все. Пошла в корпус. Досыпать, — сказала Петровна. — Прощай, Аглайка! — И она в самом деле ушла. Лизка покрутила в руках галстук и... неожиданно повязала его Аглае на шею, как косынку: — Вчера под трибунами нашла. Будешь ты теперь тут у нас самой красивой. А мы с Петровной так и продолжим ходить в ватниках! — Говоря это, Лизка достала откуда-то маленькое зеркальце и протянула его на плохо отмытой ладошке Аглае. — Где нашла? — удивилась Аглая. — Сама сотворила, пока вы спали. Всю ночь возилась!.. — призналась Лизка. Аглая долго, не отрываясь, разглядывала себя в зеркало. — Спасибо, — наконец тихо проговорила она. — Да только теперь уже, наверное, все равно!.. — Поколебавшись, она вдруг призналась в свою очередь: — Я ведь ночью тоже глаз не сомкнула. Да и у Петровны зачем-то свет горел... — И она с тоской посмотрела куда-то вдаль, за лагерь. — Тогда, может быть, споем на прощанье, как прежде? — предложила Лизка с каким-то отчаянием. — Все равно, — пожала плечами Аглая. — Делать-то больше что?.. И вдвоем они вновь запели старую пионерскую песню (других песен они, видимо, не знали, а может, и больше того — не хотели знать). Поначалу тихо, а потом все громче и громче. Причем, несмотря на то, что Лизка старалась изо всех сил, ответа им по-прежнему не было. Не было слышно почему-то даже эха — говорят, такое иногда случается перед дождем. Аглая больше не хотела скрывать своей досады: — Даже эха нет! — Может, еще одну? — робко предложила Лизка. Безо всякой надежды на успех они спели еще одну старую походную пионерскую песню. На шум из барака неожиданно появилась... Петровна, при виде которой встрепенувшаяся было на шум Аглая даже отшатнулась. — Снова разбудили, неладные! — буркнула Петровна, забыв при этом зевнуть. Но совершенно неожиданно вдруг принялась подпевать Аглае и Лизке. При этом было заметно, что она также старалась изо всех сил. Втроем они пели так громко и пронзительно, как обычно поют на Руси: будто хотели искричать в песне всю невысказанность души. А закончив, прислушались: ответа им не было. (Надо честно признаться: не было надежды даже на то, что на поднятый шум придут узнать о случившемся и из недалекого поселка — всем уже давно было наплевать друг на друга!) Аглая вновь собралась уходить. На этот раз, похоже, навсегда. — Покажь стрелу, Аглая, — вдруг попросила Лизка тихо. Аглая поколебалась и достала из рюкзачка стрелу от лука (вполне оперенную, достаточно, надо сказать, волшебную). Протянула ее Лизке. — Легкая какая!.. — сказала Лизка. — Просто невесомая! Да?.. спросила она почему-то у Петровны. Петровна тут же сделала каменное лицо и потребовала:
— Ну-ка?.. Дай сюда! — Оглядев стрелу со всех сторон, она согласилась: — В самом деле!.. — И принялась играть со стрелой, как маленькая, демонстрируя сестрам ее необыкновенные возможности. И при этом случайно — а может, и не совсем случайно? — отпустила ее ускользнуть по воздуху, как по ручью. — А мы-то гадали: откуда она тут взялась? Да сама прилетела. По воздуху. Из сказки! Из нашего волшебного детства! — Из детства!.. — задохнулась вдруг Аглая. — Вот оно что!.. — она схватилась обеими руками за грудь, как будто ее что душило: — Ой, метро-метро, безвоздушное пространство! В глазах темно!.. — И потянулась за улетевшей стрелой. — Ах!.. — Оставь, Аглайка! — махнула рукой Лизка. — Разве догонишь?.. Только что ж нам ее безымянно, как лягушкам каким-то?.. Петровна смотрела на них обеих отчего-то по-прежнему строго. И строго же спросила: — Надеюсь, не забыли еще, что значит детство? Аглая и Лизка ответили ей хором, как по команде: — Нет!!! — Ну? — вновь строго спросила Петровна. — Детство — это... — Лизка задумалась и, наконец, вспомнила: — Объесться мороженым! — Еще! — приказала Петровна. — Подольше гулять! — вновь вспомнила Лизка. — Не слушать родителей! Сидеть на заборе! — пришла ей на помощь Аглая. — Читать под одеялом сказки с фонариком! — подхватила Лизка. После этих слов Петровна неожиданно широко взмахнула рукой и мир, окружающий лагерь, преобразился: на миг стало так, как это в самом деле бывает с нами только в детстве: зима и лето, день и ночь, солнце и небо, полное ярких звезд, — как гроздь безмолвного ночного фейерверка, вечно падающего на Землю и так ни разу ее не достигшего, — все это сразу, одновременно, изобильно и бессчетно... Легким миражем колыхнувшись над лагерем, видение исчезло, словно отлетело в залив. — А я в детстве, например, любила собирать марки. Очень любила! — отчего-то вновь, как девушка покраснев, призналась Петровна. — Какие в твоем детстве были марки? — замахала руками на нее Лизка. — В доисторические времена! Каменные, что ли? С динозаврами? Ты что? И тут Аглая, опустив глаза и вконец оробев, сказала негромко: — Да в детстве я бы просто перелезла через этот четверг! — А я бы, наоборот, подлезла под него! — тут же возразила ей Лизка. — А я бы разбежалась и проскочила наскрозь! — подхватила Петровна. — Будь он трижды неладен!.. А там перебежками на южный берег и привет! В деревню! В глушь! Приучать к волшебным сказкам деревенских детей! Может, их еще не всех испортило телевидение?.. — Она не упустила случая передразнить Аглаю: — А ты хотела "обыкновенно", "на поезде", "как все"! Забыла, что ли, кто мы такие? Мы же с вами сила! Хоть и нечистая... На первый взгляд, может, и не очень заметная. Ир... р... рациональная! — Как число "пи", что ли? — тут же пискнула, как мышь, не удержавшись, Лизка. — Только разве может жить без этого маленького числа мир? — ни на кого не глядя, спросила Петровна. — Да без него ни одно колесо не поедет! Жизнь сделается квадратной!.. Двухмерной! Вы что?! — Говорят — все лодки станут вдруг плоскодонками, — начала развивать эту новую тему Лизка. — Прыжки будут только в длину, из рыб выживут единственно камбалы, а из женщин — одни манекенщицы... В водке... — Она прыснула. — В водке будут исключительно градусы, но не литры. Зато исчезнут утюги, асфальтовые катки и... альпинисты! После этого Аглая прошептала: — И еще я, наверное, в детстве умела летать. Честное слово. — И она в волнении посмотрела на небо, где чертили над лагерем большие птицы. — Ни в жисть не поверю, — покачала головой Петровна. — В самом деле. — Аглая сбросила с себя тяжелую верхнюю одежду и, проверив карманы, вытряхнула из них на землю булочки, конфеты, пирожки и запрыгала на месте, словно стараясь избавиться от "наетых" килограммов. После чего смешно и быстро замахала руками, как воробей крыльями. — Никак!.. — через некоторое время призналась она и принялась искать, с чем бы ей расстаться еще. — Диктора оставь своего! — подсказала ей Лизка. — Диктора? — переспросила вдруг вновь задохнувшаяся Аглая и облизнула пересохшие губы. — Нет!.. — Однако видно было, что она колеблется. Наконец, на что-то решившись и не без труда расставшись с галстуком-косынкой, подпрыгнув, она ненадолго зависла в воздухе: на самую малость, буквально на пару каких-то сантиметров. — Ну, в детстве-то я еще и не такое могла! — хвастливо заметила Лизка. Она так же быстро избавилась от верхней одежды, но так же, как и Аглая, взлететь сразу не смогла. — Ключ кинь! — крикнула ей Аглая. — Ка-а-акой еще ключ? — не поняла Лизка. — Матерьяльный! К постижению основных проблем современности!.. "Блемсо", "ксаэн", — всю эту "саленину" твою, — объяснила Аглая. — Тьфу на тебя! — плюнула Лизка. — С нами нечистая сила! — С этими словами она подпрыгнула и тоже ненадолго зависла в воздухе. Подошла очередь попробовать свои силы самой из них старшей: — А я, эх!.. — Она разоблачилась, подпрыгнула, но в воздухе удержаться не смогла и упала. — Отчество мое каменное... — с непонятной грустью прошептала она. — Не зашиблась, Петровна? Че выеживаешься? — весело крикнули ей Лизка с Аглаей. И прислушались: — ...а не то вполне могли бы облететь земной шар, как космонавты, на восток, — бормотала Петровна. — ...вот он сам бы собой и кончился. Истек бы чисто астрономически, этот конкретный четверг. Не устоять ему против науки! Помните, диктор сказывал? — Петровна на секунду замолкла и вдруг начала говорить, не переставая: — Как это было в детстве?.. Тут вокруг оно серое и чужое, а в детстве все было своим, удивительным, цветным и сверкающим — все совершенно: сказки, лето, счастливые сны... А на носу уже осень, новая эпоха, другое тысячелетие. А там, глядишь, и иные сказки появятся — где уж нам с ними тягаться! Чем сгодиться в сказочном чужом будущем?.. С нашим-то немереным четвергом?..
Лизка с Аглаей переглянулись, подняли Петровну с земли, осторожно подхватили под руки и унесли ее, беспрерывно болтающую, под небеса, навстречу восходящему солнцу... ...Чтобы через некоторое время появиться с другой стороны лагеря, но уже вдвоем, без Петровны.
Глава пятая,
Неторопливый рассвет продолжался. Погода, все это время бывшая вполне приличной, начала портиться. Вы чувствовали когда-нибудь, как наступает осень? Не задевала ли вашего сердца ее тонкая и, если так можно выразиться, хрустальная грань? До этой минуты еще было лето (лето! лето!), но вот его уже нет, и началась осень: как будто кто-то впрыснул в кровь немного трезвящего холода. Первой через давно сорванные ворота в лагерь вошла Аглая, пошатываясь после трудного перелета. — Преодолели, кажись, — заметила она, озираясь по сторонам и стараясь побыстрей отдышаться. — Только ведь... — Молчи, молчи!.. — не поспевала за ней Лизка. — Видела, как живут люди? — Мрак, — коротко ответила Аглая. — А мы-то точно перебрались? Как это проверишь? Лизка пожала плечами. На пробу они спели негромко первую пришедшую на ум пионерскую песню безо всякой, впрочем, надежды на успех. И вдруг, как эхо из ближнего леса, долетел до их слуха какой-то странный многоголосый шум. Лизка насторожилась: — Слышала? — Ну, эхо, — скучно ответила Аглая. — А почему слова другие? Почему? — не унималась Лизка. Аглая задумалась: — Да, в самом деле? Кто ж тогда это будет такой? Ну-ка, если еще разок? Они попробовали спеть опять. И опять в ответ — странный многоголосый шум. — Слова другие, а мотив тот же самый! Это как?.. — раздумчиво спросила Лизка. И тут Аглая сообразила: — Да никак это пионерчики? Пионерчики вернулись? Новая их смена подъехала?! Петровна, думаю, была бы счастлива. — Да, Петровна... — Лизка смахнула вдруг набежавшую слезу. — Лети в столовку, протирай столы, разжигай котлы, Аглайка! — негромко, чтобы ободрить и себя, и сестру, вскрикнула она. — Потом! Потом! — замахала руками Аглая. — Мы все это еще успеем! Слышь, Лизка, а ну как мы их накормим, напоим и спать уложим, а они утром снова исчезнут?.. Вопрос этот, надо сказать, застал Лизку врасплох: — Надо как-то сделать, чтобы не исчезли, — через некоторое время ответила она. Аглая из-под руки вгляделась вдаль: с другой стороны лагеря, за заросшим прудом, где был второй въезд, стояли на дороге два загадочных крытых, будто военных, грузовика, из которых сыпались на землю легкие, похожие на шахматные, фигурки. — Не, слышь, не пионерчики это, кажись. Как сказала бы Петровна, "галстухи у них не те!" — заключила Аглая. — Кто ж это тогда? — наморщила лобик Лизка. — Может, все-таки покушение? Нет? — И, видимо, затем, чтобы заставить Аглаю улыбнуться, фальшиво схватилась за сердце: — Ой!
— Ничего не маленькой! — надулась Лизка. — Я очень даже прекрасно их помню! Все время прячутся, как индейцы, буквально по нескольку дней, песни тоже поют... А Петровна сказала бы на это, наверное, следующее... Аглая ничего не успела возразить Лизке, потому что в этот момент из глуби барака неожиданно выступила... Петровна, похожая на королеву, только вместо мантии с волочащимся куполом парашюта за спиной. — Подойдет к тебе какой-нибудь один
такой и спросит: бабушка, а не к вам ли
это стрела моя залетела? Третий день
найти ее не могу! — вступила она в
разговор без всякой паузы. — Ты отдай ему
стрелу, Аглая. Ладно? Вырастит в мущщину —
она ему еще пригодится. Слышите, на
танцплощадке? Никак уже танцы затеяли,
мущщины эти невеликие?.. (Слышите?
Слышите первые такты лучшего в мире
танго "Маленький цветок"?) Сейчас на
стадион кинутся. А потом на залив... (Помните,
помните? — тропинка "на залив ведущая,
через камыш протоптанная"?) А потом
еще куда-нибудь... А у нас с вами флагшток
пустой!.. И только тут Лизка и Аглая хором грянули: "Петровна!!!" И пока та любовалась произведенным эффектом, Аглая буркнула тихонько и счастливо, ткнув Лизку в бок: — Ну, сейчас начнется... разбор полетов! — Чего уставились? Сказочные мы, или что? — спросила удовлетворенная эффектом Петровна. — Ну... — протянули нестройно Лизка с Аглаей. — Вот вам и "ну". Так какое же число нам завтра предстоит с утра? Лизка задумалась, закатила свои красивые с болотной зеленью глаза: — Число-то какое? Хм... — Она задумалась еще глубже. — Пожалуй, это вопрос философский!.. И тогда Петровна начала негромко наговаривать, будто различая какие-то отдельные слова между чешуйками волн или вылущивая их из свиста ветра в прибрежных камышах, словно "морзянку" из эфира:
— В начале не было ничего: ни неба, ни земли, ни тьмы, ни света, ни даже самого времени, про которое позже написали: "В начале...". В дни первые творения — числом три — все устроилось. В четвертый же было постановлено так: да будут светила на тверди небесной для освещения Земли и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на Землю. И стало так. И были созданы два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и были поставлены они на тверди небесной, чтобы светить на Землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И было решено, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четверг. Но наш род был прежде того! Потому как если бы нас, нЕтварей, не было, то как узнали бы о том, что стало, когда всему пришло время быть? Не стоит о том забывать! Все. Пошла в корпус. Досыпать. И чтобы до следующего четверга меня больше не будили! Слышите? — выпалив это последнее, Петровна вновь полюбовалась произведенным эффектом, подхватила парашют через руку, как шлейф, и королевой ушла в барак. Аглая первая пришла в себя, похлопала рыжими ресницами: — Вправду, Лизка: не будь сказок — не завелось бы на свете жизни. Самого бы света, возможно, не было. Сидели бы мы сейчас в темном пустом зале... Да что я говорю? И зала бы, наверное, не нашлось. И Дома бы культуры. Ничего! И болтались бы мы вечно в безвоздушном пространстве... — Она театрально схватилась руками за горло, будто ее что-то душило, выпучила глаза и притворно захрипела: — ...где-нибудь между звезд. — Которых бы тоже не было! — заключила в тон ей Лизка. Отдышавшись, Аглая сказала: — Значит, все-таки скауты. Ха!.. Ну, теперь-то точно конец нашей малине. А заодно и мухоморам полный финал! — И как-то судорожно вздохнула: — И пусть! И пусть! То-то утром возле умывалки я приметила досточку через грязь. Лежит себе на двух камушках... Не шатается! Я еще подумала — кто ж ее тут приладил?.. Для кого?.. — Это я положила, — помолчав, призналась Лизка. — Для вас с Петровной. Значит, теперь и для них. Петровна им сказки сказывать будет. Про "чотьверг" и не только. А ты, Аглайка, всему лагерю по вечерам кино крутить... — И вдруг спохватилась: — Не она ли телевизору видимость выковыряла? Да, кстати, и стрелу нам подбросила?.. Ответа на этот вопрос не было. Аглая кивнула на кусты: "Вон они пожаловали!" И в самом деле, в этот момент начали мелькать пятнышки ручных фонариков по темным, утренним, еще не просохшим от росы кустам. Отчего ближайший из них к крыльцу (рядом со скамейкой, на которой пионерчики обычно признавались друг другу в любви) ответно вспыхнул. И сразу же откуда-то с залива донеслось мокрое, негромкое, гриппозное, приближающееся: "Буль-буль-буль" да "буль-буль-буль!" От неожиданности Аглая взвизгнула: — Это восьминос! Восьминос! — Она брезгливо и нервно, как прежде, передернула плечами: — Лизка, переведи морзянку. — Да что тут переводить? Ну, жрать захотел. Причапал на свет. — Я же говорила! Говорила! — взвизгнула Аглая. — Он уже давно по всему лагерю ползает! — И, не зная, что придумать, добавила вдруг совсем несправедливое: — От него насморк!.. — Вовсе не насморк, а обыкновенный неопасный фольклорный грипп! — рассмеялась Лизка в ответ. — Полежишь чуток в лизарете!.. К этому времени в небе над лагерем уже начало погромыхивать. Над заливом завели хоровод большие тяжелые тучи. Все чаще принималось шуметь в камышах — похоже, собирался нешуточный дождь. — Значит, говоришь, вновь приставят нас к своим борщам? Столы положат протирать? Нас, сущих свидетелей, — на кухню?! После этих слов Аглаи Лизка вдруг взвизгнула противной пароходной сиреной: "Петровна где?!" И они с Аглаей, не сговариваясь, нырнули в барак и вскоре появились оттуда с Петровной. Как прежде, подхватили ее, сонную, под руки... (При этом, конечно, услышали сакраментальное: "Снова разбудили, неладные!") — Пора! Пора! — не своим голосом, а голосом густым, волшебным, прогудела Аглая. — Куда теперь? На поезд? Автобус? А может быть, просто пешком? — с ехидством поинтересовалась Петровна, посмотрев на сестер ставшим вдруг каким-то глубоким и просветленным взглядом. — Как ты и хотела — мимо фортов на южный берег, — предложила Аглая. — К наивным деревенским детям! В их ясные сны! — звонко, на одной ноте прокричала Лизка. Под занавес затеявшегося дождя они и исчезли, чудом вырвавшись на волю из страшной сказки, начавшейся давным-давно, в далеком 1917 году, уже безо всякого усилия вновь поднявшись в воздух и отлетая вдаль, в живое золото горизонта, где все еще блистало солнце, чтобы мелькнуть над лагерем трехголовой нездешней тенью. На минуту показалось, что они так и уйдут по огромной дуге мимо фортов "на южный берег к наивным деревенским детям, в их ясные сны", как вдруг, будто наткнувшись на невидимую стену, все три вертикально взмыли вверх и на мгновение зависли в высшей точке своего полета, после чего начали расходиться в стороны: каждая по спадающей огромной дуге, исполняя таким образом фигуру высшего пилотажа, известную под названием "тюльпан", и входя в боевой разворот... И, набрав скорость, разлетелись в разные стороны, чтобы сходу ворваться в сказки нового времени — про таинственного "атомного" восьминоса, устроившего им из-под воды прощальный фейерверк, скаутов, огласивших окрестности песней на мотив "Взвейтесь кострами!..", про взлетевший на флагштоке и расцветший под мокрым ветром новый, синий, спортивный, почти свободный "восьминосый" флажок, заброшенные форты и ходящие мимо них по заливу огромные многоэтажные дома, которые многие совершенно справедливо называют кораблями. И про удивительный город Кронштадт... В результате их решительных действий "злые дикторы", в изобилии рассеявшиеся по всему миру, вдруг на секунду осеклись и смолкли ("заткнулись", по местному выражению), в эфир прорвались пока еще не очень громкие и малочисленные "человеческие" голоса, после чего, как гигантский занавес, на лагерь с шумом обрушился дождь, смывая последние следы всего прежнего, суетного, наивного и оттого исчезнувшего навек. Начиналась новая эпоха.
Мимо шиповника нашей детской грусти, по тропинке "на залив ведущей, через камыш протоптанной", прошел я по хляби до залива в последний раз глянуть на восьминоса. Мысль — откуда и зачем вдруг явились мне чужая жизнь в таких выпуклых подробностях, что, будучи описанной, могла бы, наверное, отбросить тени на поля книги — пронзила меня на берегу. Губящие нас управители нашей жизни (вернее, полагающие себя ее управителями), ежеминутно старясь и медленно умирая вместе с нами, не догадываются кинуть свои "матерьяльные" взгляды вверх. Но мы-то с вами теперь точно знаем, что ведь и их тоже зачем-то пишут! Пишут, может быть, только для того, чтобы потом как следует рассмотреть и в свою очередь так же погубить, смяв и выкинув в корзину для бумаг: как, например, была без сожаления отброшена первая неудачная глава этого повествования. Размышляя так, повернул я от залива к поселку и вскоре дошел до железнодорожного вокзала. Но перед самым перроном остановился: проход к нему преграждала большая и грязная лужа — ни перепрыгнуть, ни обойти. На минуту замешкавшись, я машинально поискал вокруг себя что-нибудь, что помогло бы мне преодолеть неожиданное препятствие, и довольно быстро отыскал дощечку, как всегда, лежавшую неподалеку. Я перекинул ту дощечку через лужу, подложив под нее два камешка, шагнул и легко поднялся по лестнице на перрон и дальше — к поджидавшей меня электричке. Через минуту за ее окнами замелькал ничем не примечательный пригородный лес. Изредка к насыпи выбегали поприветствовать нас и останавливались, как вкопанные, невысокие дачные домики, старательно делавшие вид, будто они стоят тут испокон веку. Вскоре с правой стороны железной дороги подъехала платформа с успокаивающим и почти пушкинским названием "Ольгино". Постояв подле нее, электричка пошла дальше в Город, постепенно набирая ход.
|
— Тоска-а-а!
— в новый раз зевала Лизка и
окидывала взглядом пустой лагерь:
неподалеку от места, где они сидели,
чернел остов наполовину разрушенной
столовой и начиналась тропинка "на
залив ведущая, через камыш протоптанная",
принявшаяся зарастать еще в наши
беззаботные времена и с тех пор из жизни
почти совсем потерявшаяся. И такой же
сильно заросший пруд, который когда-то
любили и за которым ухаживали, аккуратно
огораживая голубым штакетником.
— А раз помнишь, то должна знать, что мы
не как-нибудь, а однажды в пору нелюбви, в
скучные бесприютные времена увязались
втроем с бригадой сказочных артистов в
этот лагерь. Да так тут и остались.
Поварихами служили, в моечной-прачечной...
— Петровна умела рассказывать истории
так, будто делала это впервые (а они в
свою очередь будто впервые ее слушали). —
К вожатству, правда, нас не подпускали по
причине идеологической. Что делали в
пионерчиковом лагере? Да жили. Причем
превесело так! А почему остались, когда
те вдруг исчезли? И куда исчезли? Тут уже
целая история стряслась... Как-то
проснулись утром — нет пионерчиков! Еще
вчера вечером были — полнехонек лагерь,
шумели, как полоумные, по кроватям
прыгали — тихий ужас! А утром глядь — нет
никого! И вожатых, что характерно, ни
единого. Сам директор лагеря куда-то
пропал вместе с главным
вожатым-женщиной!
Мы долго думали: эти-то куда попрятались?
Может, пока пионерчики не видят, на залив
купаться почапали? Мы на залив. Ан и там
никого нет! Один восьминос в воде
светится. Так где же они, родимые? И нет в
столовке, котлы пустые, и за котлами тоже
никого. Нигде. Так и пропали навсегда.
Вот так оно все и кончилось! Одним разом,
можно сказать. И птицы замолкли. Потом,
по весне, птицы, конечно, вернулись. А
пионерчики уже нет. А после мы и тебя,
Лизка, из лизарета вызволили.
— Будешь творить зеркало, Лизавета?
Второй раз тебя спрашиваю?! — дернула ее
за рукав Аглая. Лизка вздохнула,
поднялась. После чего вдвоем с Аглаей
они безуспешно попытались сотворить
самое что ни на есть обыкновенное
зеркало. И это, разумеется, у них не
получилось. Перехватив осуждающий
взгляд Петровны, Лизка пискнула:
— Лизка, ты готова?
— спросила Петровна,
справившись, наконец с проводами
телевизора. (Правду сказать, она их так
никуда и не подключила, потому что
никакого электричества в лагере,
разумеется, тоже давно не было.)
— Не, совершенно не такие!
— повторила
Аглая, но, чтобы в свою очередь успокоить
Лизку, добавила: — Но тоже, впрочем,
мальчики, девочки... А помнишь, Аглайка,
скаутов когда-то давно? Правда, ты тогда
ну совсем еще маленькой была!
