|
ИСТОРИЯ ОДНОЙ НЕБОЛЬШОЙ «ДОКУМЕНТАЛЬНОЙ» ПЬЕСЫ Ольга Николаевна Косогор, в 2015 году бывшая заведующей отделом культурных программ Центральной городской публичной библиотеки им. В. В. Маяковского, с которой мы при полных залах провели несколько «вечеров» по нашему с ней новому проекту «Вечера современной петербургской драматургии», заказала мне сценарий по истории блокадной библиотеки и дала архивные по ней материалы. За что я ей очень благодарен. Я сразу же согласился на эту работу, считая её своим неоплаченным долгом перед моими близкими: дядей Игорем Филипповым, родным братом моей мамы, который вместе со всем своим десятым классом в те дни, когда немцы вплотную подошли к Ленинграду, добровольцем ушел на фронт, где погиб весь его класс. Перед мамой и бабушкой - в те страшные годы им тоже досталось: они оказались в блокаде, тушили на крыше дома на Обводном канале зажигалки и выжили только потому, что их, уже вконец обессилевших, вывез на Большую землю по Дороге жизни наш родственник дядя Лёня Кожевников, служивший в то время адъютантом командующего Балтийским флотом. В начале работы над пьесой (а я твёрдо для себя решил, что это будет именно пьеса, причём, пьеса для одной актрисы, а не сценарий, ибо сценарий строится, как правило, на более «хлипкой», если так можно выразиться, конструкции, в отличие от более «мускулистой» пьесы); в начале этой работы я прочитал, конечно, множество материалов о блокаде и посмотрел такое же множество видеоматериалов: кинохронику, несколько художественных фильмов, а также прослушал сохранившиеся записи Ленинградского радио. Необходимо было написать о блокаде как-то по новому, заговорить о тех страшных днях с моими современниками на современном языке. Но сходу (да и не сходу тоже) современная форма подачи этого материала не придумывалась. Причём, не придумывалась она и потом в долгие месяцы размышлений и робких проб «на бумаге» (на самом деле, конечно, компьютере). Словом, пьеса не писалась буквально ни одним живым словом! Получалось что-то из уже бывшего и давно и много раз сказанного. Я упёрся в стену этой невозможности и начал впадать в отчаяние. И состояние это длилось долгие и мучительные пять месяцев! Я сидел дома, и в самом деле упёршись взглядом в стену комнаты, или бродил по улицам города, тщетно ища на них хоть какой-нибудь подсказки… В молодости я подружился с Марией Фёдоровной Берггольц – сестрой легендарной поэтессы Ольги Фёдоровны – и дружил с ней долгие годы. Казалось, к ней и должен был бы обраться я за помощью. Но её уже не было с нами, она уже исчезла «с поверхности земли» (по выражению Марины Цветаевой), как до неё навсегда исчезли из нашей жизни другие замечательные и близкие нам люди. На работу с пьесой было отведено по Договору около полугода, и этот срок неумолимо истекал. В самом конце его позвонила Ольга Николаевна Косогор и в мягкой форме предложила мне, коль скоро работа не пошла, от неё отказаться, а они бы в отделе культурных программ своими силами что-нибудь придумали. Чего я сделать, разумеется, не мог, и с ещё большим отчаянием принялся испепелять взглядом стену моей маленькой комнаты и наматывать пустые километры по улицам города. И тогда, когда я уже окончательно отчаялся, поздно вечером на одной из улиц Центрального района в воздухе передо мной мелькнула надежда: я вдруг вспомнил, что на одном из Интернет-ресурсов как-то наткнулся на рисунок Блокадной ласточки – во время блокады такие значки надели многие ленинградцы, молча опровергая слова фюрера о том, что ни одной птице не удастся перелететь границу блокадного города! Об этой инициативе горожан говорилось так: «Весной сорок второго года множество ленинградцев носило на груди жетон – ласточку с письмом в клюве. Это значило – жду письма!». Нашёл я и стихотворение Ольги Берггольц, которое так и называлось:
БЛОКАДНАЯ ЛАСТОЧКА Сквозь года, и радость, и невзгоды вечно будет мне сиять одна — та весна сорок второго года, в осаждённом городе весна. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Закачивалось оно строчками:
О, найди меня, гори со мною ты, давно обещанная мне всем, что было, — даже той смешною ласточкой, в осаде, на войне… 1945 г. И, едва дождавшись утра, в один из холодных дней начала мая 2015 года я кинулся в музей блокады Ленинграда на Соляном переулке за этой Ласточкой, словно мелькнувшей перед моими глазами в виде последней надежды. Но такого значка у музейщиков не было. Пришлось изготовить эту Ласточку дома своими силами из кусочка жести по эскизам, найденным в Интернете. А её фотографий не нашлось ни одной! Те же фото, которые появились позже, это была уже она – моя Ласточка! Я приколол эту Ласточку на стену комнаты – ту стену, в которую долгие месяцы упирался взглядом. И… И тогда меня, наконец, прорвало: структура пьесы, будто сама собой, как до этого блокадная Ласточка, мелькнула перед моим внутренним взором, и я кинулся к компьютеру, чтобы на трое-четверо суток вывалиться из обычной жизни, потому что в моей внутренней (главной) жизни вновь началось лихорадочное «брожение»: идеи, опережая одну другую, торопились занять себе место на страницах пьесы. Документальные материалы сталкивались с материалами художественными, тесня друг друга. Как в калейдоскопе, замелькали фрагменты фильмов, куски хроники, отрывки аудиозаписей… И теперь приходилось уже только отбирать нужное и укладывать его в канву замерцавшей истории. Не сразу, конечно, но постепенно стал проступать из сонма документов и образ главной героини – женщины-библиотекаря, Ангела-хранителя, словно вознёсшейся над убиваемым фашистами, но всё ещё живым городом! Через несколько суток лихорадочной, но счастливой работы черновик пьесы был готов: Блокадная ласточка, помогавшая в годы войны ленинградцам, каким-то волшебным образом помогла и мне. Ещё несколько дней ушло на окончательную доделку пьесы и можно было передавать готовую пьесу для дальнейшей работы режиссёру. Но народный артист РФ Олег Александрович Леваков, режиссёр, «под которого» и создавалась эта работа и с которым мы провели до этого уже не один «вечер» в «Маяковке» из нашего проекта, неожиданно уехал на постановку в Драмтеатр Череповца, и нам пришлось искать другого режиссёра. Который вскоре и нашёлся – им стал Максим Мельман. А позже состоялся в библиотеке и его спектакль по моей пьесе. Как было написано о нём в афише: «В отделе абонемента (наб. Фонтанки, 44, II этаж) состоится перформанс «Блокадная библиотека» – совместная работа ЦГПБ им. В. В. Маяковского и Драматургической мастерской при Санкт-Петербургским отделении СТД РФ (ВТО), попытка воплотить язык документа в образах и эмоциях. В театральную композицию включены стихи О. Берггольц и А. Ахматовой, Юрия Воронова. Автор сценария Андрей Зинчук, режиссёр-постановщик Максим Мельман, исполнительница единственной роли – актриса Александрийского театра Ольга Гордийчук». Итак, 16 мая 2015 года, «Маяковка». «Ночь музеев» – замечательное мероприятие, на которое откликнулись многие культурные учреждения по всей стране. Этот день с утра ощущался мной как некий переломный момент в моей жизни. И было неясно, какой именно и в какую сторону случится этот перелом? И что это за ощущение и откуда оно взялось? Для ответа на этот вопрос следовало дождаться вечера. На репетициях своей пьесы я не был – не хотел мешать режиссёру. Поэтому, придя в библиотеку на «перформанс», увидел выгороженное пространство на абонементе с атрибутикой военного времени: молочный двухлитровый бидончик, керосиновая лампа, библиотечный ящик с карточками читателей (не знаю, как он называется), чёрный старый советский телефон… И полный зал зрителей – ни одного свободного места! Исполнительница единственной роли скрючилась на стуле к ним спиной, одетая в тёмный плащ из кожзаменителя и закутавшись в шерстяной платок. Приняли нашу работу хорошо. Слушали и смотрели не шелохнувшись. Хотя очень многое у нас с режиссёром не получилось. И Галина Исааковна Клих, куратор нашей Драматургической мастерской при Санкт-Петербургским отделении СТД РФ (ВТО), после просмотра призналась мне, что она понимает, с какими чрезвычайными трудностями мне пришлось столкнуться в этой работе. Вспоминаются слова основателя нашей Мастерской и её руководителя – известного драматурга Игнатия Дворецкого, сказанные мне перед моей командировкой в город Шевченко на премьеру новой моей сказки «Вперёд, Котёнок!»: – Хорошая пьеса? – спросил он – Хорошая, – ответил я. – Обязательно провалится! Но «Блокадная ласточка» не провалилась. Это настораживало: значит, пьеса была нехороша? И поэтому я послал свою «Ласточку» по двум почтовым адресам. Сначала Алле Валентиновне Зориной, Генеральному секретарю российского отделения АИТА (Международной ассоциации студенческих, любительских и экспериментальных театров) и получил ответ: «Андрюша, я прочитала сегодня ваш сценарий. Как и обещала. Прочитала на одном дыхании. Честно. Очень хорошая работа. И подборка стихов замечательная и идея хорошая, просто замечательная. Более детально поговорим по Скайпу, когда вы будете дома. Если конечно это вам нужно.... А так в целом – я поздравляю вас! ПОЗДРАВЛЯЮ!» И Katharine Hodgson (Катрин Ходжсон), профессору Кембриджского Университета, преподавателю русского языка для иностранцев и специалисту по русской литературе военного времени (с ней меня познакомила Мария Фёдоровна Берггольц). Ответ был таким: Я «Блокадную ласточку» прочитала. Мне нравится постепенное превращение героини в красивую молодую женщину. Значит, прошлое – это живое. И, как ласточка, она приносит нам весть оттуда. Особенно нравится, что рассказ идёт о работе библиотеки, о действии слова, знания, которые объединяют людей. А потом было вот что: моя многострадальная «Ласточка» легла в стол на… На долгие восемь лет! (В театре ведь всякое бывает). Пока я не показал пьесу актрисе Ане Загребневой, руководителю Театра драмы имени Ольги Берггольц. И мы с ней решили продолжить работу над «Блокадной ласточкой». Для чего поначалу записали одноимённую аудиокнигу в студии «Интеракт» и она была опубликована на «ЛитРес». После чего задумались и о полноценном «документальном» спектакле. Судьбоносный перелом в самом деле произошел – «Блокадная ласточка» начинала жить своей жизнью.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О «ДОКУМЕНТАЛЬНОМ» ТЕАТРЕ И «ДОКУМЕНТАЛЬНОМ» КИНО.
Никакого «документального» театра (равно как и «документального» кино) конечно, не бывает и быть не может. А если так их называют, то это, конечно, лукавство. И документального искусства не бывает в принципе. Но есть художественная организация документального материала. Предварительно отобранного и тщательно обдуманного. Потому что искусство – это прежде всего отбор. И случается так, что эмоциональный эффект от такой художественной организации сильнее самого документального материала. Примером тому – отличные «документальные» кинофильмы, в которых их авторы сталкивают друг с другом фрагменты чужих жизней, высекая из них искру сопереживания. И можно вспомнить два уже ставших хрестоматийными: Фильм «Катюша» Виктора Лисаковича, снятый в 1964 году с его поразительно простым приёмом: камера наблюдает за смотрящей на киноэкран немолодой женщиной Катюшей, а на экране в событиях военной кинохроники она же, только ещё совсем молодая! Такую героиню найти было непросто, но этот приём и определил феноменальный для своего времени успех фильма. Второй поразительный приём «документалистики» использован в фильме «Взгляните на лицо» Павла Когана и Петра Мостового, вышедший на экраны в 1966 году: установленная во временной будке скрытая камера в одном из залов Эрмитажа рядом с «Мадонной Литтой» Леонардо да Винчи наблюдает за смотрящими на картину посетителями. А в финале фильма камера выхватывает толпы лицо девушки – почти копию Мадонны. Кстати, эту будку с камерой внутри многие наверняка ещё помнят, ведь в «советские» времена Эрмитаж для школьников был бесплатным. Это наиболее яркие примеры удачной отечественной «документалистики» – художественной организации документального материала. И хорошо продуманный приём – ключ к успеху. Вот только ключ этот найти непросто.
Андрей Зинчук БЛОКАДНАЯ ЛАСТОЧКА (Блокадная библиотека)
В полутьме подвала «русского» здания библиотеки – возле гардероба, где обслуживали читателей даже в самые тяжёлые месяцы войны и блокады – лежит на кровати неподвижное, закоченевшее «тело». Через некоторое время становится слышен внутренний голос этого «тела» - слова, сказанные кем-то накануне (на самом деле это аудио дорожка фильма «Зимнее утро» Николая Лебедева - под 7-ю симфония Шостаковича):
«Вскоре после вероломного нападения на Советский Союз бесноватый фюрер заявил: «Основание Петербурга Петром Великим было фатальным событием в Европе и поэтому Петербург должен полностью исчезнуть с лица Земли».
И дальше:
«В середине двадцатого века город отрезан от света, насильственно отодвинут назад – чуть ли не в ледниковый период. И вот вопрос: можно ли таким образом обратить современных людей в троглодитов? Останемся ли мы людьми во всем? Понимаете – во всем?! И ответить на этот вопрос должен каждый – жизнью своею или смертью».
«Тело» подаёт признаки жизни, просыпается, приподнимается, чиркает спичкой и в полутьме подвала загорается тусклый огонёк не то коптилки, не то свечи, становятся видны детали: скрюченный от холода и едва живой человек. Видно, что одет он в тяжёлую тёмную одежду: ватник и ватные штаны и закутан с головой в платок – поначалу мы даже не можем определить пол человека: скрючивавшееся от холода бесполое, едва живое «тело». Окна его жилища чем-то забиты и завешены. Словно расслышав последние слова, прозвучавшие в фильме, «тело» подкручивает огонёк коптилки, тот разгорается ярче и становятся виден письменный стол с горкой книг, «буржуйка» и возле неё пара валенок и детские санки, бидон с водой.
Я не дома, не города житель, не живой и не мёртвый – ничей: я живу между двух перекрытий, в груде сложенных кирпичей... О, эта явь – не чудится, не снится: сирены вопль, и тихо – и тогда одно мгновение слышно – птицы, птицы поют и свищут в городских садах. Да, в тишине предбоевой, в печали, так торжествуют хоры вешних птиц, как будто б рады, что перекричали огромный город, падающий ниц... В бомбоубежище, в подвале. нагие лампочки горят... Быть может нас сейчас завалит, кругом о бомбах говорят...
Ольга Берггольц Становится слышен равномерный звук метронома из чёрной «тарелки» репродуктора, висящего на стене, и под этот звук, все ещё не покидая своей кровати, простуженным голосом человек начинает свой невесёлый рассказ: В первые месяцы блокады на улицах Ленинграда были установлены тысячи громкоговорителей. Радиосеть давала информацию для населения о налётах и воздушной тревоге. Звук метронома транслировался и через репродукторы в квартиры ленинградцев и в учреждения. Сердце метронома, как сердце города, билось в такт происходящему: если редко – это значило «в городе все спокойно». А если часто – «начинается артобстрел и бомбардировка города». И мы спускались в бомбоубежище. Сейчас метроном стучит редко. Значит, в городе все относительно спокойно, и я о многом могу рассказать. Началось так: Был ясный, тёплый» воскресный» июньский день. Мы, первая смена библиотекарей, спокойно работали на своих местах, готовясь к обслуживанию читателей во всех отделах библиотеки. Вдруг в библиотеку ворвалась весть о войне, которая с раннего утра продвигалась от западных границ нашей Родины. В два часа дня был созван митинг. Наш директор Иван Андреевич Мохов передал руководство библиотекой своему заместителю. Уже к вечеру мужчины библиотеки надели военную форму и ушли в свои воинские части. В этот день многие читатели торопливо сдавали книги перед уходом на фронт. И со следующего дня наш коллектив уже работал, подчиняясь законам военного времени. Прежде всего, нужно было занести песок и шлак на чердак для защиты от пожаров и мы все выстроились в цепочку, передавая через три этажа ведра с песком и шлаком. А в книгохранилище между стеллажами были установлены ящики с песком и железными щипцами, как одно из первых средств защиты от зажигательных бомб. Весь наш коллектив с первых месяцев войны принял участие в сооружении оборонных укреплений. Первая поездка была за город вместе с Куйбышевским районом за Чудово, в Тигоду. По дороге мы обратили внимание на глубокие и свежие воронки по обеим сторонам железнодорожного полотна. В одной из воронок оказался сбитый самолёт со свастикой и стало ясно, что воронки – это следы недавней бомбардировки железной дороги. На станции Чудово выгрузились. Станция была забита составами с артиллерийскими снарядами, цистернами с горючим, воинскими эшелонами. По внезапному сигналу воздушной тревоги нас вновь загнали в вагоны, бойцам же из воинских эшелонов был дан приказ выйти из вагонов и залечь в канавах по бокам дороги. Налетел немецкий самолёт и стал кружиться над полотном железной дороги, защёлкали зенитки. Мы все это слышали и понимали, что если хоть одна бомба будет брошена в это скопление снарядов и цистерн с горючим, то ни один из нас не выйдет из вагонов. На наше «счастье» самолёт оказался разведчиком и скоро улетел. Мы направились в Тигоду. Довольно долго шли пешком, наконец, подошли к реке, через которую не было никакой переправы кроме плавающих брёвен. Ничем не скреплённые бревна качались, идти было страшно. А главное идти по ним пришлось очень медленно. В результате у переправы образовалась большая и все более увеличивающаяся по мере похода людей очередь. К вечеру дошли до места назначения. Нашли котёл, в котором лесорубы когда-то кипятили себе белье, вымыли его, сварили в нем чай, легли спать. Ночью опять был налёт вражеских: самолётов. Рано утром приступили к работе. Мы должны были рыть противотанковые рвы. До часу дня стоял изнурительно знойный день. После трех часов стали собираться тучи. Они принесли страшную грозу и сильный ливень. Трех человек убило грозой. Площадь, на которой было сосредоточено 10 тысяч человек, превратилась в болото. Температура воздуха резко понизилась, костры зажечь было нельзя, с трудом перебрались через реку в деревню. Забрались в хлев и были счастливы, что над головой есть крыша. Дождь размыл запасы продуктов. За пять суток удалось спать только одну ночь, а есть – два дня, но задание было выполнено. Обратная дорога была тревожной. Встречались целые эшелоны беженцев. На крышах, на платформах, на ветру сидели семьи с детьми. Спрашиваем – откуда? Отвечают из Гдова. Значит, Гдов уже был сдан. Особенно тяжёлое впечатление оставила платформа, на которой сидели маленькие дети из детского дома. Воспитательница металась между ними, стараясь прикрыть детей, чем только можно. Все это говорило о том, что война приблизилась совсем уже близко. Шло отступление наших войск к Ленинграду. Вместе с ними отступали и мы, работающие на сооружении противотанковых укреплений за Вырицей. Спасаясь от обстрела, мы сидели по горло в воде, потом в Ленинград пришлось идти пешком… Человек с трудом поднимается и начинает прибирать в своём «жилище», переставляет детские санки, большой молочный бидон… Мы постоянно готовили кипяток для читателей. Горожане, которые приходили за водой к спуску к Фонтанке, перед тем как отправиться в обратный путь могли подкрепить свои силы горячим кипятком. Кроме кипятка мы предоставляли возможность на какое-то время оставить санки и ёмкости для воды или одолжить необходимый для сохранения жизни инвентарь. Кроме того, мы сами должны были обеспечить себя дровами. Сегодня тоже должны придти за санками и бидоном люди… Нужно подготовиться к их приходу. Человек растапливает «буржуйку», от тепла немного оживает, его голос становится отчётливее. Он перебирает стопку книг на столе… Громкие читки! Их традиция в библиотеке связана с деятельностью Отдела начинающего читателя, который просуществовал с 30-х годов до дней войны. В октябре 1920 года при библиотеке по инициативе Марии Константиновны Ломковской и при её деятельном участии открылись трёхмесячные курсы художественного рассказывания. Лица, закончившие курсы, объединились в кружок художественного рассказывания, который просуществовал до 1929 года. Сначала в детском отделе еженедельно проводили «Час рассказывания». Затем громкие читки, как форма продвижения книги, получила признание и для взрослых читателей. Была издана книга методических советов «В помощь рассказчику». Рассказывание занимало значительное место в «культурной работе» библиотеки для знакомства с творчеством писателей и актуальными общественными явлениями, а также для рекомендации книг. К началу войны был накоплен большой опыт. Громкая читка — один из самых доходчивых и действенных видов массовой работы. Особое значение и самое широкое распространение приобретает читка сейчас в напряжённой обстановке военного времени. К раненым в госпитали, к домохозяйкам в пункты местной ПВО, к рабочим в общежития, всюду, где только позволит место и время, наши чтецы должны нести яркое, убедительное слово лучших художественных и публицистических произведений, и в первую очередь злободневный материал текущего дня из газет. Человек берет в руки книгу и открывает её на первой попавшейся странице. Читает вслух:
Ах ты, гадкий, ах ты, грязный, Неумытый поросёнок! Ты черные трубочиста, Полюбуйся на себя: У тебя на шее вакса, У тебя под носом клякса, У тебя такие руки, Что сбежали даже брюки, Даже брюки, даже брюки Убежали от тебя.
Человек обращает внимание на свои грязные руки. Моет их в ведре с водой, моет лицо… И появляется перед нами женщина – работница библиотеки.
Да здравствует мыло душистое, И полотенце пушистое, И зубной порошок, И густой гребешок! Давайте же мыться, плескаться, Купаться, нырять, кувыркаться В ушате, в корыте, в лохани, В реке, в ручейке, в океане, — И в ванне, и в бане, Всегда и везде — Вечная слава воде! «Мойдодыр» К.И. Чуковского.
Женщина приводит себя в порядок, снимает с полки и открывает следующую книжку. Сегодня я почитаю читателям о нашей библиотеке! Она называется Ленинградская центральная городская библиотека и была организована в 1918 году на базе национализированных фондов частных библиотек, в том числе частной публичной библиотеки А. А. Черкесова. С просьбой о принятии которой под государственную опеку обратился последний владелец библиотеки Н. М. Ломковский. В это здание библиотека в 1939 году переехала с площади Лассаля и в 1940 начала полноценное обслуживание читателей. А статус Центральной городской библиотека получила накануне Великой Отечественной войны на основании Решения Ленинградского городского Совета Народных депутатов трудящихся. Предполагалось создать единый центр библиотечной работы — Ленинградскую центральную библиотеку ГорОНО, которая должна была стать центром обслуживания всех массовых библиотек и читателей в Ленинграде. По данным на 1939 год библиотека имела фонд 190 000 единиц хранения, 23 000 читателей, 150 сотрудников и осенью 1940 года переехала в новое здание на Фонтанке, 44. Когда в городе стали разворачивали госпитали для раненых, мы начали обслуживание госпиталей. Методкабинет проводил краткосрочные курсы для библиотекарей госпиталей, а в августе 1941 года началось комплектование библиотек для госпиталей и воинских частей и было организовано около сорока «передвижек». На Витебском вокзале открыли библиотечный пункт для военных. В городе было организовано шефство предприятий над госпиталями. Библиотека была шефом эвакогоспиталя № 2015. Мы навещали раненых, дарили им подарки к праздникам, помогали писать письма родным, устраивали громкие читки. Шли беспрерывные воздушные тревоги. Немцы подходили к Пушкину. Но каждому сигналу тревоги мы отводили читателей в подвальное помещение. Туда же выносили газеты и журналы чтобы люди не скучали в ожидании отбоя воздушной тревоги. 4 октября 1941 года, например, воздушная тревога объявлялась 10 раз и длилась в общей сложности 9 часов 10 минут. Но потом мы решили перенести в подвал всю работу абонемента, чтобы по несколько раз в день не опускаться и не подниматься по лестнице. Вот здесь в подвале и была организована выдача книг и читальный зал. Основная часть коллектива перешла на казарменное положение. В помещениях читального зала были организованы спальни. Утром занимались в кружках Красного Креста или отрядах местной противовоздушной обороны (МПВО), затем работали с читателями. Регулярно вывешивали сводки информбюро, за которыми приходилось ежедневно ходить на Социалистическую улицу, где помещался ЛенТАСС. Эти сводки жадно ждали люди. Было неуютно и холодно, но зато можно было получить интересную книгу, которая была так необходима человеку, даже в те страшные и тяжёлые годы. Люди хотели «бездумной» литературы, чтобы забыться от голода и неустроенности. Поэтому спрашивали захватывающие приключения. Дюма, например, Вальтера Скотта, детективы, книжки про любовь. Пользовалась спросом техническая литература – про то, как отремонтировать все, что ломалось в доме, и женщины осваивали технические специальности по учебникам для ПТУ. На наш дух наибольшее влияние оказывала в эти дни, конечно, книга. Читатели приходили, главным образом те, что жили близко от библиотеки и отношения складывались почти семейные. Часто они просили неприхотливые «бездумные» книги, чтобы отвлечься от мучительного чувства голода, обыденности смерти, тревоги за близких. Люди нуждались в психотерапевтической помощи. Книга и слова сочувствия в какой-то степени восполняли недостаток такой помощи. Женщина снимает ватник, платок, расчёсывает волосы. Теперь она одета в халат – в рабочую одежду библиотекаря. На её груди видна жестяная Блокадная ласточка. Весной сорок второго года множество ленинградцев носило на груди жетон – ласточку с письмом в клюве. Это значило – жду письма!
БЛОКАДНАЯ ЛАСТОЧКА Сквозь года, и радость, и невзгоды вечно будет мне сиять одна – та весна сорок второго года, в осаждённом городе весна. Маленькую ласточку из жести я носила на груди сама. Это было знаком доброй вести, это означало: «Жду письма». Этот знак придумала блокада. Знали мы, что только самолёт, только птица к нам, до Ленинграда, с милой-милой родины дойдёт. ...Сколько писем с той поры мне было. Отчего же кажется самой, что доныне я не получила самое желанное письмо?! Чтобы к жизни, вставшей за словами, к правде, влитой в каждую строку, совестью припасть бы, как устами в раскалённый полдень – к роднику. Кто не написал его? Не выслал? Счастье ли? Победа ли? Беда? Или друг, который не отыскан и не узнан мною навсегда? Или где-нибудь доныне бродит то письмо, желанное, как свет? Ищет адрес мой и не находит и, томясь, тоскует: где ж ответ? Или близок день, и непременно в час большой душевной тишины я приму неслыханной, нетленной весть, идущую ещё с войны... О, найди меня, гори со мною, ты, давно обещанная мне всем, что было, – даже той смешною ласточкой, в осаде, на войне... Ольга Берггольц
В диссонанс к рассказу о «Блокадной ласточке» метроном неожиданно начинает стучать чаще. И библиотекарь теперь уже торопливо продолжает свой рассказ, словно боится не успеть его досказать: Уже осенью 1941-го года в бомбоубежища спускаться перестали – далеко, хлопотно, да и опасно, как выяснилось: из уст в уста передавались страшные истории о людях, засыпанных разбомблёнными домами, о задохнувшихся, об утонувших в извержениях прорвавшейся канализации... Лучше уж сразу, чем так-то мучиться, – решил народ. Теперь во время тревоги жильцы просто выходили на лестницу и там сидели, стояли, ждали конца в свете синих ламп (которые якобы не видны были лётчикам сверху). А ближе к зиме и на лестницы выходить перестали.
...Я говорю с тобой под свист снарядов, угрюмым заревом озарена. Я говорю с тобой из Ленинграда, страна моя, печальная страна... Кронштадтский злой, неукротимый ветер в моё лицо закинутое бьёт. В бомбоубежищах уснули дети, ночная стража встала у ворот. Над Ленинградом – смертная угроза... Бессонны ночи, тяжек день любой. Но мы забыли, что такое слезы, что называлось страхом и мольбой. Я говорю: нас, граждан Ленинграда, не поколеблет грохот канонад, и если завтра будут баррикады – мы не покинем наших баррикад. И женщины с бойцами встанут рядом, и дети нам патроны поднесут, и надо всеми нами зацветут старинные знамёна Петрограда. Руками сжав обугленное сердце, такое обещание даю я, горожанка, мать красноармейца, погибшего под Стрельной в бою: Мы будем драться с беззаветной силой, мы одолеем бешеных зверей, мы победим, клянусь тебе, Россия, от имени российских матерей. Ольга Берггольц
Ночью мы дежурили на крышах и в зале абонемента, где крайне тревожно и неприятно от каждого выстрела звонили хрустальные подвески на большой люстре. Днём работали в бомбоубежище, Наступил сентябрь 1941 г. На Ленинград были сброшены первые бомбы. Ночные дежурства уже не сводились к дежурству у телефонного аппарата. Звуки падающих бомб то заставляли переживать за судьбу домашних, то ожидать, что сидение у телефона кончится тем, что ни от телефона, ни от дежурного ничего не останется. Но дисциплина оставалась нерушимой и люди дежурили у телефона и в большом зале под звенящей люстрой, и на нашей очень неудобной для дежурства крыше. Однако, наступило такое время, когда и телефон, и дежурный пост у телефона был перенесён в бомбоубежище. Враг упорно забрасывал центр города бомбами. Каждый день в 7 часов вечера абонемент прекращал обслуживание читателей, а ровно в 7.00 завывали сирены. Нас осталось 13 человек. Однажды вечером началась обычная тревога. Немецкий самолёт сбросил фугасную бомбу, она пролетела над самым домом библиотеки и упала в Фонтанку. Но вся кассета зажигательных бомб упала на крышу библиотечного здания. Дежурным по крыше удалось сбросить их с крыши, но одна из них, пробив крышу, застряла в междуэтажном перекрытии. Стали гореть балки. Приехала пожарная команда. Вода с Фонтанки начала подаваться на чердак, а оттуда полилась через потолок в абонемент. Мы босиком гнали эту воду мётлами на лестницу, внизу её черпали вёдрами и выливали на тротуар. К утру, окоченевшие, мокрые, уставшие, но довольные тем, то отстояли 6иблиотеку, собрались все в убежище. А через насколько дней нам пришлось похоронить работника пожарной охраны Захарова, который простудился в эту ночь борьбы с пожаром в библиотеке и умер от воспаления лёгких. Чтобы сотрудники могли беречь силы и не волноваться о судьбе близких, зимой 1941 года в отряд самообороны были приняты три родственника библиотекарей: пожилая женщина, мать Галины Озеровой. одиннадцатилетний сын бухгалтера Левшиной и совершенно ослабленный трёхлетний сын Е. М. Проворкиной — Андрей. Совместными усилиями библиотекари выходили мальчика. Дополнительный паек библиотечного отряда самообороны составляла трижды спитая кофейная гуща, которую отдавали библиотекарям сотрудники близлежащей столовой на Невском проспекте. Из этой гущи готовили оладьи. Время шло. Уменьшалась норма выдачи продуктов, теснее сжималось кольцо блокады вокруг Ленинграда. Враг продолжал ежедневно бомбить город. А читатели все шли и шли. На корточках сидели в крохотном читальном зале, вокруг топящейся печи и читали газеты, журналы, книги. Небольшой, но стойкий коллектив выработал чёткое распределение обязанностей: кто-то отвечал за добычу дров, кто-то за доставку воды, кто-то топил печку, кто-то получал продукты по карточкам. Дисциплина в коллективе была строгая, обязанности выполнялись беспрекословно. Не было ни одного случая конфликта. Интересно, что дисциплина распространялась не только на труд, но и на питание. Все следили за тем, чтобы крошечный паек съедали по частям, а не сразу. Так жил коллектив до середины декабря 1941 г., пока подавался электрический свет. Прекращение подачи электроэнергии прервало нашу жизнь и работу в подвале. Уже не было возможности обслуживать читателей, ходить за книгами в книгохранилище. Но читатели шли, и было принято решение продолжать обслуживание книгами в дневные часы в вестибюле. Вынесли стеллажи, сделали подборки нужных книг, вооружились карандашами так как чернила замёрзли, поставили столики и работали по часу в день каждый. Стояли очень сильные морозы. За час работы так замерзали и уставали, что сразу же шли отогреваться и отдыхать. В ноябре-декабре 1941 года содержание белков в пище ленинградцев снизилось до 10 грамм в день. Единственным общедоступным средством спасения людей был кипяток – около библиотеки спуск к Фонтанке. Но библиотекари сами должны были обеспечить себя дровами. Они старались помочь горожанам справляться с трудностями, которых становилось все больше. В марте 1942 года исполком Ленгорсовета принял специальное постановление «О развитии огородничества». Для успешного проведения огородной кампании нужна была информационная поддержка, и библиотека своими средствами способствовала ей. Если в мирное время по огородничеству выдавалось всего несколько десятков книг, то в мае-августе 1942 года более восьмисот изданий. Особым успехом пользовалась летом 1942 года выставка, посвящённая приготовлению каш на съедобных травах. Одновременно были выставлены и экспонаты трав, и рецептура их приготовления. Большую помощь в этой работе оказала библиотеке преподавательница института им. А. И. Герцена – Белоконь, которая принесла свои альбомы с травами и проводила консультаций об их использовании. Второй популярной выставкой была выставка «Как утеплить квартиру, как обеспечить противопожарную безопасность при эксплуатации железных печей, как и чем забить выбитые стекла в рамах окон и по другим вопросам восстановления жилого фонда». В библиотеку шли и шли политкомиссары воинских частей и госпиталей. Когда не было света, они приходили со своими лучинами и освещали библиотекарям, подбирающим им книги, тёмное помещение книгохранилища. Книги требовались разные, но больше всего в воинские части подбирались специальные технические и научные книги. Температура в фонде зимой 1942-1943 гг. стояла -10°. Между стеллажами был лёд, посыпанный песком, чтобы избежать травм. Санитарное состояние города вызывало опасения. Уборка трупов погибших и их захоронение как неотложная задача коснулась и библиотеки. В помещении иностранного отдела изготовлялись гробы, рядом находился склад трупов бойцов МПВО. Небольшой коллектив насчитывал к октябрю 1941 года 13 человек: 11 женщин, 2 мужчин. С ними жили родственники сотрудниц (две пожилые женщины и подросток).
Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мёртвыми лечь, Не горько остаться без крова, И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесём, И внукам дадим, и от плена спасём Навеки. Анна Ахматова, февраль 1942 г.
Словно пожалев библиотекаря, метроном начинает стучать реже – а это значит, что тревога оказалось ложной или что наши зенитчики отогнали от города вражеские самолёты. Слышатся очень тихие и очень далёкие первоначальные такты какой-то далёкой мелодии – будущей, ещё не рождённой песни о Ленинграде, но уже существующей где-то в другом «мирном», счастливом пространстве:
В огневом героическом споре Ополчаются Волхов с Невой На врага – за балтийское взморье, За незыблемый город-герой. Он зажат в исступлённой блокаде, Но старинная слава жива: Наши пушки слышны в Ленинграде, Сердцу Волхова вторит Нева. Нелегка боевая работа, Но под яростный гром канонад Немцы в тихвинских тонут болотах И в Синявинских топях дрожат. И горячим рывком из засады На туманной январской заре Разорвали мы обруч блокады В штыковой беспощадной игре. Окружённый огня горизонтом, Ленинград, опалённый в борьбе, Дружной поступью, Волховским фронтом С каждым часом мы ближе к тебе! Вс. Рождественский, 1943 год
Звучит отбой воздушной тревоги из звуковой дорожка фильма «Зимнее утро». Библиотекарь с любовью перебирает лежащие на столе книги, которые на наших глазах помогли ей пережить тяжёлые минуты. Горфинотдел постоянно информировал библиотеки о книжных фондах в вымерших квартирах, в которых шла опись оставшегося имущества. Эвакуировавшиеся граждане также продавали свои книги. Библиотека стремилась не упустить ни одной такой возможности для пополнения своих фондов. Книги привозились и приносились с любого адреса в городе на себе. И. Л. Пуш среди читателей иностранного отдела организовала кружок по изучению английского языка, читатели библиотеки принимали участие во встречах с писателями Николаем Тихоновым, Ольгой Берггольц проводимые Домом писателя. Библиотекари сами обеспечивали библиотеку дровами, вывозили их нередко из дальних районов города. Работа библиотеки в годы войны не осталась не замеченной. В суровые дни в библиотеку приходили короткие, но дорогие сердцу работников письма. Вот письмо из поликлиники № 40: «В течение второй половины 1942 года и первой половины 1943 года наша поликлиника обслуживалась передвижкой из вашей библиотеки в лице т. Пуш И. Л. Товарищ Пуш проявила исключительное внимание к запросам читателей, всемерно старалась содействовать развитию читающих подбором соответствующих книг, оказала большую помощь работникам поликлиники в оформлении выставок по санитарному просвещению и активно участвовала во всех культурно-просветительных мероприятиях поликлиники». Среди коллективных пользователей библиотеки Строительная часть № 40 (ОСМЧ-40) обслуживалась «книгоношеством» как художественной литературой, так и технической с декабря 1942 года библиотекарем Л. Г. Серебрянской. «Обзоры и читки проводились с привлечением квалифицированного лектора Т. Г. Крюгер. Обслуживались две воинские части (п/п 37563 и 37595), руководство одной из них просило организовать передвижку с военной периодикой, поликлиники № 36 и № 40, где оформлялись санитарно-просветительские выставки и тематический подбор литературы по индивидуальным запросам врачей. В эти годы пополнение фондов библиотеки шло в основном за счёт передачи частных собраний, лишившихся хозяев. Горфинотдел постоянно информировал библиотеку о книжных фондах в вымерших квартирах, где проводилась опись оставшегося имущества. Многие эвакуировавшиеся граждане также продавали свои книги. Библиотека использовала такую возможность для пополнения своих фондов. А число читателей росло. Горожане осваивали новые профессии, чтобы заменить ушедших на фронт и умерших от голода ленинградцев. Рабочие и инженерно-технические работники открывали личные счета мести. Были рационализаторские предложения, смелые технологические решения. В 1942 году в осаждённом городе было подано 2431 рационализаторское предложение. Горожанам необходимо было чинить выходящие из строя приборы, не имея нужных запасных частей, и народное техническое творчество получило стимул для развития. И в эту минуту откуда-то издалека, едва слышно, начинает звучать в полную силу новая мелодия… Все ближе она, все отчётливее. И вот уже можно различить первые такты «Вечерней песни» В. П. Соловьева-Седого и А. Чуркина – неофициальный гимн города. Огромным торжеством отметилось снятие блокады Ленинграда в январе 1944 года. Снятие вражеской блокады сопровождалось возвращением ленинградцев, оживлением жизни города, ещё большим ростом числа читателей и их потребности в книге. Вместе с этим библиотека занималась восстановлением своего помещения, был произведён ремонт кровли, отремонтированы читальные залы и лекционный зал, проведён капитальный ремонт электроосветительной сети. Библиотекарь снимает рабочий халат, под которым видно праздничное платье, сдёргивает с окон ткань затемнения – за ней стеллажи, забитые современными изданиями, сверкающие разноцветными красками И красивая молодая женщина смотрит на снятую, лежащую у её ног страшную блокадную одежду, похожую на «змеиную кожу» из какой-то страшной сказки. И, будто что-то вспомнив, перекалывает блокадную «ласточку» с рабочего халата на своё праздничное платье. Стоит на фоне новых, красочных книжных изданий. И повторяет уже прочитанное ранее:
...Сколько писем с той поры мне было. Отчего же кажется самой, что доныне я не получила самое желанное письмо?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Или где-нибудь доныне бродит то письмо, желанное, как свет? Ищет адрес мой и не находит и, томясь, тоскует: где ж ответ?
И тогда звучит последний музыкальный отрывок: Рейнгольд Глиэр «Гимн Великому городу» из балета «Медный Всадник». В ярко освещённом подвале библиотеки стоит красивая молодая женщина-библиотекарь в праздничном платье на фоне новых изданий под музыку Глиэра с «Блокадной ласточкой» на груди – библиотекарь, хранитель знаний и культуры – символ нашего города, его бессмертная ДУША! Приглашает читателей пройти в залы библиотеки. Заучит последнее стихотворение:
Опять война, Опять блокада, – А может, нам о них забыть? Я слышу иногда: «Не надо, Не надо раны бередить. Ведь это правда, что устали Мы от рассказов о войне. И о блокаде пролистали Стихов достаточно вполне». И может показаться: Правы И убедительны слова. Но даже если это правда, Такая правда Не права! Я не напрасно беспокоюсь, Чтоб не забылась та война: Ведь эта память – наша совесть. Она, как сила, нам нужна. Юрий Воронов
Немного статистики: 1942 г. Абонемент посетило 13 023 читателя, читальный зал – 9 023 читателя. Абонементом выдано 26 856 книг. По содержанию: Общественно-политические – 1 257, Произведения Маркса, Энгельса и Ленина – 385, Техническая литература – 1 568, Естествознание – 1 176, Художественная литература – 11 736, Детские книги – 564, Прочее – 10 170. К октябрю 1942 года библиотека обслуживала около 70 читателей в день. Среди читателей рабочих было 32%, служащих – 47%, учащихся -3%, прочие -18 %, в эту категорию входили в основном лица, чей род занятий в военное время называть не полагалось, как и абсолютное число читателей. 1943 г. Библиотека имела 3 160 читателей и 11 пунктов выдачи книг по месту работы горожан. По абонементу выдано 44 864 книги, в том числе: Общественно-политические – 12 045, Техническая литература – 1 681, Естествознание – 1692, Книги по сельскому хозяйству – 391, Художественная литература – 21 547, Детская – 908, Прочее – 6 600. В конце 1944 г. количество читателей выросло более чем в два раза – 7 995 чел. В 1945 г. библиотека имела 17 608 читателей, посещаемость – 169 162,книговыдача – 352 828 книг и 34 730 газет. Средняя ежедневная посещаемость – 532 чел.
В работе использованы:
Записки О. Антоновской, читательница библиотеки с 1939 года, о блокадном периоде. Воспоминания Елизаветы Дерябиной, которая жила в библиотеке с трёхлетним сыном. И другие документальные материалы.
|