ДОЖДЬНа площади около театра, как это Очень часто бывает после окончания Большого Дождя, пахло овациями... Прошел Дождь и перешлепал всю площадь серыми ладошками капель. И тогда Город, как это было однажды замечено Поэтом, стал похож на серую розу, распустившуюся во время ненастья.
Тут же появились недовольные: прохожий, налетевший на неподвижно стоящий трамвай, ругал раззяву-вагоновожатого. Тот отчаянно трезвонил застрявшему на путях старенькому "Москвичу", за рулем которого сидел всклокоченный Неудачник. И водители, и прохожие (хором) ругали Регулировщика. Он же проклинал их всех, а более всего — свою жизнь.
А рядом с киоском на тумбе сидел Задумчивый Дворник. Перед ним была мелкая лужа, и он гонял по ней метлой целую флотилию окурков. И никому не было дела до его кораблей! А на другой стороне площади, под часами, стояла Одинокая Девушка. Часы показывали уже десять минут четвертого, но к Девушке никто не подходил! В этот самый момент и появился среди городской сутолоки Некий Старичок: в кургузом пиджачке, неглаженых брючках и кепочке (как было потом замечено), надвинутой на самые глаза. Старичок увернулся от самосвала и огляделся: заметил Задумчивого Дворника, Одинокую Девушку, Очень Живописного и Очень Печального Продавца газет... вытащил из внутреннего кармана пиджачка маленькую серебряную трубу и дунул в нее: над грохочущей площадью поплыл тонкий и странный звук. И тут же, неизвестно отчего, прохожие остановились и подняли головы: откуда? Уж не с неба ли прилетела эта грустная нота?
"Это нам показалось!" — подумали водители и спрятались обратно в кабины. За водителями успокоились и пассажиры, а прохожие опустили головы. Регулировщик взмахнул своей полосатой палочкой, и... и вновь все завертелось и покатилось, поехало и понеслось. И уже через минуту напрочь было забыто о том, что недавно прошел Дождь. Да такой сильный, что он даже остановил движение! Отошел на задний план Театр, возле которого начали разворачиваться события. Были позабыты слова Поэта о серой розе... Забыта, забыта прекрасная роза! Разумеется, забыт и сам Поэт! Вдруг — стоп! — та же печальная нота. Все вновь остановились, на этот раз не на шутку встревоженные, осмотрелись... и только тут заметили Старичка, который вертел в руках маленькую серебряную трубу: он ковырял в ней пальцем, что-то вычищал оттуда и вытряхивал. А потом набрал в грудь побольше воздуха и дунул. И труба странным образом запела — от ее голоса сорвалась с крыш лавина свежего ветра, небо очистилось от мутной дымки и задышало прохладой. Лужи на асфальте стянуло тонкой корочкой льда, и под ней начали распускаться холодные цветы... — Что это?! Смотрите, смотрите! — заговорили в толпе. — Что он делает? — Он портит нам нашу Очень! — Кто это? Откуда он взялся? — Кажется, он вышел из дверей театра!.. — Что вы, его привез в своем "Москвиче" Неудачник!.. — Да нет же, он так и живет со своей трубой тут, на площади!.. — Его нужно немедленно остановить! — Нужно позвать милицию! — Голоса зазвучали громче.
Утверждали, что видели и последнее — возник на мгновение в холодном воздухе призрак: Город, по самые окна занесенный снегом, с заледеневшими стенами домов, выстуженными парадными и сугробами, в мертвой тишине валящимися с неубранных крыш. Город с пустыми белыми парками, откуда Кто-то навсегда выдул жизнь, с остывшим Солнцем и замерзшим в воздухе Дождем... ...а Старичок все дул и дул. Уже и сама труба покрылась тонким налетом инея, отчего Старичок зябко перебирал пальцами, а люди все стояли и слушали чистый голос, и им казалось, что он просит их остановиться, потому что хлопотливая Очень уже... (всего несколько минут назад!) кончилась и им некуда больше спешить. И люди оглядывались, и снимали шляпы, и приветствовали друг друга: кто-то кого-то взял под руку, а тот — другой — доверчиво склонил голову к его плечу; кто-то нагнулся и поднял оброненный в суматохе зонтик и отдал его хозяину; кто-то уступил в трамвае место Беспокойной Старушке, а она все вскакивала и выглядывала из окна, и бормотала, вытирая платочком сухие губы: — Экий он... Экий он... — и не находила слов. А потом вдруг нашла Очень старое: — Экий он... пионэр! — застеснялась и успокоилась. ...а кто-то просто улыбнулся. Регулировщик спрятал свою полосатую палочку в карман и подошел к ожидавшей его Девушке.
В киоске разобрали все газеты, даже поза-поза-позавчерашние, и Продавец не брал за них денег. Задумчивому Дворнику (как выяснилось, студенту филологического факультета Университета) проходящий мимо Художник (студент Академии художеств) нарисовал мелком на асфальте большой Чайный Клипер. Все вместе завели и столкнули с трамвайных путей старенький "Москвич" Неудачника. А маленькая труба пела и пела: — Ру-ру-ру-ру! Ту-ру-ру-ру! И все, кто слышал ее голос, понимали, что беспокойная Очень и в самом деле кончилась... Но Зима не сможет одолеть Город — на этот раз вслед за Оченью настанет теплое волшебное Лето. И оттого вновь ударил в ладоши Дождь! Piano (негромко).
Ну а что же Старичок? Видели, как он спрятал свою трубу во внутренний карман пиджачка и устроился в углу площади на газетах.
|
В минутной тишине, которую Дождь оставил
после себя, робко звякнул трамвай, дернулся
грузовик, стрельнул мотоцикл — и вот они с
грохотом двинулись. А по тротуарам (как
кузнечики!) запрыгали через лужи прохожие,
спеша устроить свои дела. И вновь началась
обычная городская сутолока, и посреди нее
завертелся отлакированный Дождем
Регулировщик.
В дыму выхлопов неслись прохожие...
Неслись мимо газетного киоска с прогнутой
крышей, совсем, впрочем, не замечая его. А
там за стеклом сидел Очень Живописный
Продавец во взъерошенной коричневой шубе.
Сидел давно и, в общем-то, зря, потому что
никто не покупал его газет: мало кого
волновали сегодняшние события — все спешили
в завтра. (Выпуск же завтрашних газет, к
сожалению, еще не был налажен
промышленностью!)
Пассажиры выглядывали из окон трамвая и
крутили головами. Водители настороженно
разглядывали Регулировщика, а он отвечал им
тем же.
К этому времени над бледными ледяными
цветами закружили белые пчелы... Все быстрее
и быстрее. Presto, Prestissimo. (Быстро, Очень быстро.)
Быстро, как только можно. И еще быстрее! И
вот уже не видно их кружения — все
пространство над площадью переплели
сплошные белые нити. И тут немногочисленные
деревья, кое-где натыканные вокруг площади,
в полной растерянности скинули вниз свои
ослепительные одежды...
